Стивен Кинг - Черный дом

Два романа написал в соавторстве с Джозефом Конрадом. Активный сторонник военных методов передела мира, ставший убежденным пацифистом после того, как напрямую столкнулся с реалиями войны. Под псевдонимом Форд Мэдокс Форд стал писать с 1919 г. Автор восьмидесяти книг.

Упомянутый ниже роман «Хороший солдат» (1915) считается его лучшим произведением.] и Владимиром Набоковым (был еще Марсель Пруст, оба это понимали, но Марсель Пруст мог подождать; в ближайшее время они намеревались взяться за «Холодный дом»).

Как-то вечером, после того, как Джек закончил читать намеченный на этот день отрывок из «Хорошего солдата» Форда, Генри откашлялся.

— Дейл говорил, что твои родители работали в индустрии развлечений. В шоу-бизнесе.

— Совершенно верно.

— Я не хочу совать нос в чужие дела, но ты не будешь возражать, если я задам несколько вопросов? Захочешь ответить можешь ограничиться «да» или «нет».

— А в чем дело, Генри? — спросил уже встревожившийся Джек.

— Хочу проверить одну свою догадку.

— Ладно. Спрашивай.

— Спасибо. Твои родители работали в разных сферах шоу-бизнеса?

— Да.

— Один занимался менеджментом, другой — непосредственно выступал?

— Да.

— Твоя мать была актрисой?

— Д-да.

— Можно сказать, знаменитой актрисой. Она не получила признания, которого заслуживала, но в пятидесятых и в середине шестидесятых снялась во множестве фильмов, а в конце своей карьеры получила «Оскара» за женскую роль второго плана.

— Генри, — только и смог вымолвить Джек. — Как ты…

— Помолчи. Я хочу полностью насладиться этим моментом.

Твоя мать — Лили Кевинью. Это прекрасно. Лили Кевинью так и не удалось полностью раскрыть свой талант. Но всякий раз своими ролями она возвышала всех этих девушек и женщин, решительных официанток, дам с пистолетом в сумочке. Прекрасная, остроумная, естественная, она словно сживалась с персонажем, который играла. Она была в сто раз лучше тех, кому доставались главные роли.

— Генри…

— Некоторые из этих фильмов отличали отменные саунд-треки. К примеру, «Потерянное лето» Джонни Мандела. Его, правда, уже не посмотришь.

— Генри, как ты…

— Ты сам сказал мне, откуда еще я мог все это узнать? Интонациями своего голоса, как же еще? Все твои предложения отличает особый ритм.

— Ритм?

— Будь уверен. Внутренний ритм, присущий только тебе. И пока ты читал мне «Хорошего солдата», я пытался вспомнить: а почему этот ритм кажется мне знакомым, где я его мог слышать?

Ответ никак не давался в руки, но два дня назад меня осенило:

Лили Кевинью. Ты не можешь винить меня за то, что мне захотелось проверить правильность моей догадки, не так ли?

— Винить тебя? — переспросил Джек. — Я слишком потрясен, чтобы кого-то винить. Дай мне пару минут.

— Твой секрет в полной безопасности. Ты, конечно же, не хочешь, чтобы люди, глядя на тебя, говорили: «Эй, это же сын Лили Кевинью». Мне представляется, здравая мысль.

У Генри Лайдена были великие уши, это точно.

Пока пикап едет по Френч-Лэндингу, шум, заполняющий кабину, не позволяет продолжать разговор. «Грязная сперма» прожигает дыру в марципановом центре песни «Куда ушла наша любовь» и в процессе творит немыслимые злодеяния в отношении таких милых, таких домашних «Супримз». Генри, который говорил, что его мутит от таких извращений, сидит, уперевшись коленями в приборный щиток, сложив руки под подбородком, лыбясь от удовольствия.

Напротив «Универмага Шмитта» четверо подростков на велосипедах съезжают с тротуара на мостовую, в двадцати футах от движущегося пикапа. Джек жмет на педаль тормоза, мальчишки на мгновение останавливаются, потом выстраиваются в линию вдоль тротуара, ожидая, пока пикап проедет мимо. Джек отпускает педаль тормоза. Генри выпрямляется, проверяет свои датчики — органы чувств, принимает прежнюю позу. Генри беспокоиться не о чем. Мальчишки, однако, не понимают, как им реагировать на рев, который с приближением пикапа становится все громче. Они смотрят на лобовое стекло с недоумением, смешанным с отвращением, как их прадедушки когда-то смотрели на сиамских близнецов или человека-аллигатора в шоу уродов на ярмарке. Все знают, что водители пикапов слушают музыку только двух видов: хеви-метал или кантри. Выходит, за рулем этого сидит какой-то выродок?

Когда Джек проезжает мимо мальчиков, первый, крупный, полноватый, со злобным лицом школьного хулигана, поднимает руку с выставленным третьим пальцем. Выражением лица двое следующих копируют своих прадедушек в душный вечер 1921 года. Стоят, словно идиоты, разинув рты. Четвертый мальчик, со светлыми волосами, выбивающимися из-под бейсболки с эмблемой «Пивоваров», с блестящими глазами, самый приятный из всех, смотрит Джеку прямо в глаза и, наконец, одаривает его застенчивой улыбкой. Это Тай Маршалл, на пути, пусть он этого еще и не знает, в ничейную землю.

Мальчики остаются позади. В зеркале заднего обзора Джек видит, как они, налегая на педали, мчатся по улице. Задира — первым, самый маленький и симпатичный — последним, его отставание от остальных все увеличивается.

— Независимые эксперты только что высказались о творчестве «Грязной спермы», — говорит Джек. — Четверо мальчиков на велосипедах, — поскольку он сам себя не слышит, то думает, что его слова не долетели до ушей Генри.

Генри, однако, все слышит, потому что задает вопрос, который растворяется в том, что «Грязная сперма» полагает музыкой. Джек, однако, отвечает, догадываясь, о чем в такой ситуации может спрашивать Генри: «Мнение одного резко отрицательное, еще двоих — скорее отрицательное, чем положительное, последнего — ближе к положительному».

Неистовое разрушение марципана завершается на Одиннадцатой улице. В кабине словно рассеялся туман, ветровое стекло будто вымыли на ходу, воздух становится чище, цвета — ярче.

— Интересно, — мурлычет Генри, наклонившись, точно попадает пальцем в кнопку «EJECT», достает лазерный диск, кладет в футляр. — Познавательная запись, не так ли? Дикую, эгоцентричную ярость нельзя отметать с порога. Моррис Розен не ошибся. Для Висконсинской крысы это идеальная музыка.

— Слушай, по-моему, они думают, что смогут переплюнуть Гленна Миллера.

— Кстати, о Миллере. Ты никогда не догадаешься, какие у меня сегодня планы. Я даю концерт! Шустрик Макстон, вернее, его правая рука, Ребекка Вайлес, которая, я уверен, столь же великолепна, как и ее голос, наняла меня диджеем на танцы, завершающие в «Макстоне» Клубничный фестиваль. Ну, не меня, конечно, а моего давнего, многими забытого двойника, Симфонического Стэна, знатока больших оркестров.

— Тебя подвезти?

— Нет. Дивная мисс Вайлес позаботится обо мне, предоставит комфортабельное заднее сиденье для моего проигрывателя, а багажник — для динамиков и коробок с пластинками. Но все равно спасибо.