Стивен Кинг - Жребий

Он превзошел «паршивую овцу» — он стал абсолютно никаким.

Сейчас, опустошив кузов грузовика, Фрэнклин пинком вышвырнул последнюю жестянку — клинк! клинк! — и подтянул зеленые рабочие штаны.

— Пошли, глянем на Дада, — сказал он.

Они слезли вниз, и Вирджил, наступив на собственный шнурок, с размаху уселся на землю.

— Гос-споди, и вполовину не могут сделать, как надо, — невразумительно пробурчал он.

Они прошли на другую сторону свалки, к толевой лачуге Дада. Дверь была закрыта.

— Дад! — гаркнул Фрэнклин. — Эй, Дад Роджерс! — Он грохнул кулаком в дверь, и вся лачуга содрогнулась. Крючок, удерживавший дверь изнутри, сломался, и она распахнулась. Хибарка бы ла пуста, но вся пропиталась тошнотворно-сладким запахом, который заставил их переглянуться и скривиться — а ведь это были ветераны пивнушек, где мерзких запахов хоть пруд пруди. Вонь мимолетно напомнила Фрэнклину маринованные огурцы, пролежавшие в темном глиняном кувшине много лет, так что сочащаяся из них жидкость стала белой.

— Сукин сын, — сказал Вирджил. Хлеще гангрены.

И тем не менее в хибарке было прибрано. Сменная рубашка Дада висела на крючке над кроватью, занозистый кухонный стул был придвинут к столу, а койка — заправлена по-армейски. На сложенной газете за дверью стояла банка красной краски со свежими потеками на боках.

— Пошли отсюда, а то блевану, сказал Вирджил. Его лицо стало зеленоватым.

Фрэнклин, которому было не лучше, попятился и закрыл дверь.

Они осмотрели свалку, пустынную и бесплодную, как лунные горы.

— Его тут нету, — заметил Фрэнклин. — В лесу где-то валяется.

— Фрэнк?

— Чего, — коротко откликнулся Фрэнклин, который был вне себя.

— Дверь-то была закрыта изнутри. Ежели его там нету, как он вышел? Озадаченный Фрэнклин обернулся и осмотрел хибарку. Через окно, начал было он, и осекся. Окно оказалось всего-навсего прорезанным в толе квадратиком, который прикрывал кусок пластика. В такое маленькое окошко Даду было не протиснуться — с горбом-то на спине!

— Твое какое дело, — грубо ответил Фрэнклин. — Не хочет делиться — пошел на хер. Давай отсюдова.

Они вернулись к грузовику, и Фрэнклин ощутил, как сквозь защитную оболочку хмеля медленно просачивается, наползает ощущение, которое позже он не вспомнит и не захочет вспоминать: здесь что-то пошло жутко наперекосяк. Как будто у свалки появилось сердце, бьющееся медленно, но с ужасающей жизненной силой. Фрэнклину внезапно захотелось очень быстро убраться отсюда.

— Чтой-то я не вижу крыс, — вдруг сказал Вирджил.

И немудрено: на свалке были только чайки. Фрэнклин попытался вспомнить, когда это он привозил «говнюшки» на свалку и не видел крыс.

И не сумел.

Что ему тоже не понравилось.

— Не иначе, он отраву раскидал, а, Фрэнк?

— Давай, двигай, — сказал Фрэнклин. — Сваливаем отсюдова к чертовой матери.

После ужина Бену позволили сходить наверх, навестить Мэтта Бэрка. Визит оказался коротким: Мэтт спал. Кислородную подушку уже убрали, и старшая сестра сказала Бену, что завтра утром Мэтт почти наверняка проснется и будет в состоянии недолго принимать посетителей.

Бен подумал, что лицо учителя выглядит изможденным и чудовищно состарившимся. Мэтт впервые показался ему стариком. Из больничной распашонки выглядывала дряблая шея, учитель лежал неподвижно и казался ранимым, беззащитным. "Если все это правда, — подумал Бен, — не ждите от этих людей никаких одолжений, Мэтт. Если все это правда, тогда, значит, мы в цитадели неверия, где с кошмарами расправляются лизолом и скальпелем, а не кольями, Библией и диким горным тимьяном. Здесь счастливы своими бригадами реаниматоров, своими шприцами и кружками Эсмарха, заполненными сульфатом бария. Если в колонне истины есть дыра, тут этого не знают и не хотят знать.”

Бен прошел к изголовью кровати и осторожно повернул голову Мэтта. На шее никаких отметин не было: безупречная кожа. Он помедлил еще минуту, потом подошел к шкафу и открыл его. Там висела одежда Мэтта, а изнутри на ручке — распятие, которое было на учителе, когда к нему пришла Сьюзан. Оно свисало с филигранной цепочки, мягко блестевшей в приглушенном освещении палаты. Бен отнес распятие к кровати и надел Мэтту на шею.

— Эй, эй, что это вы делаете?

В палату с кувшином воды и судном, отверстие которого было благопристойно прикрыто полотенцем, вошла сиделка.

— Надеваю ему на шею крест, — сказал Бен — Он католик?

— Теперь — да, — мрачно ответил Бен.

Спустился вечер. У дверей черного хода дома Сойеров на Дип-Кат-роуд тихонько и быстро постучали. Бонни Сойер, едва заметно улыбаясь, отправилась открывать. На ней был только короткий гофрированный передник, подвязанный к талии. Когда она отворила, Кори Брайант вытаращил глаза, а челюсть у него отвалилась.

— Бо… — сказал он. — Б… Бо… Бонни?

— Что такое, Кори? — Бонни не без задней мысли оперлась рукой о косяк, так, чтобы выставить обнаженную грудь самым аппетитным образом. Одновременно она скромно скрестила ноги, красуясь ими перед Кори.

— Бог ты мой, Бонни, а что, если бы это был…

— Телефонный мастер? — спросила она и хихикнула. Она взяла ладонь Кори и приложила к твердой плоти своей правой груди. — Хотите снять показания моего счетчика?

Со стоном, в котором звучала нота отчаяния (в третий раз уходящий под воду утопающий ухватился вместо соломиники за молочную железу), Кори притянул ее к себе. Ягодицы Бонни легли ему в ладони, а стиснутый их телами накрахмаленный фартучек коротко хрустнул.

— Ах, батюшки, — сказала Бонни, извиваясь подле него. — Вы проверите мою телефонную трубку, Мистер Телефонщик? Я весь день жду важного звонка… Кори подхватил ее на руки и пинком захлопнул за собой дверь. Указывать ему дорогу в спальню не требовалось — он знал, куда идти.

— Ты уверена, что он не вернется домой? — спросил Кори.

Глаза Бонни светились в темноте.

— Что? О ком это вы, Мистер Телефонщик? Не о моем ли красавчике-муженьке?.. Он в Бэрлингтоне… в Вермонте.

Он положил ее поперек кровати.

Ноги Бонни свисали с края.

— Включи свет, — сказала она неожиданно медленным и тяжелым голосом. Я хочу видеть, что ты делаешь.

Он включил лампу на ночном столике и посмотрел вниз, на Бонни.

Фартук сбился на сторону. Глаза под тяжелыми веками были теплыми, зрачки — большими и блестящими.

— Сними-ка это, — он показал на фартук.

— Сам сними, — ответила она. — Можете просчитать узлы, Мистер Телефонщик.

Кори послушно нагнулся. При Бонни он всегда чувствовал себя пацаном, у которого пересохло во рту, и каждый раз, как руки Кори оказывались вблизи ее тела, они начинали трястись, словно Бонни выделяла в окружающий воздух мощные токи. Теперь Кори постоянно думал о ней. Она застряла в мыслях паренька, как болячка на внутренней стороне щеки, которую постоянно ощупываешь и проверяешь языком. Бонни даже проносилась через его сны — золотистая кожа, возбуждавшая, как большая доза анаши. Изобретательность Бонни не знала границ.