Флетчер Прэтт - Самый Странный Бар Во Вселенной [litres]

– Ни малейшего представления не имею, мало ли кто он такой, – театральным шепотом ответил бармен. – Но любой человек может находиться в баре Гавагана, пока он ведет себя прилично.

– Мне это не нравится, – сказал Гросс.

– Извините, – произнес доктор Бреннер.

– Ладно, не будем об этом, – вздохнул Гросс.

В медицинской карте этой Эйвис Фоулер (продолжал Бреннер) было сказано, что ей исполнилось восемнадцать; она была темноволосая, и у нее было такое нежное, худощавое, как бы угловатое лицо – такие лица могут показаться очень красивыми, если вы к ним привыкнете.

Когда она смогла говорить, то поначалу произносила лишь несколько слов, но вскоре набралась сил; она очень быстро поправлялась… Ну вот, когда она смогла разговаривать, то стало очевидно, что она так же умна, как и красива. Для девочки ее лет она очень много читала; она разбиралась в музыке, и она демонстрировала своеобразный тонкий юмор, рассуждая о той философии, которая привлекает всех молодых людей.

И вдобавок было в ней что-то странное. Вы знаете, как бывает с большинством юных девушек такого возраста. Общение для них очень важно, их интересуют люди и чувства, которые кажутся им новыми и необычными. Эйвис Фаулер оказалась совсем другой. Насколько я смог узнать, у нее не было никаких знакомых за пределами семейного круга. Она никогда не упоминала о других людях и о чужих действиях и переживаниях. Она обсуждала лишь людей и чувства, о которых читала в книгах; и когда (это вполне обычно для молодого человека) я намекнул, что мог бы в нее влюбиться, то она отреагировала совсем неожиданно. Она казалась испуганной, причем речь шла не о скромности, которую чаще всего изображают девочки, но о настоящем страхе, как будто я предложил нечто ужасное – например вытолкнуть старшую медсестру из окна.

«Вы больше никогда не должны так говорить», – сказала она, а когда я спросил, почему, она тотчас начала плакать.

Ее родители, очевидно, были весьма состоятельными, потому что она получила отдельную палату, а пока положение оставалось серьезным, рядом с ней постоянно находились медсестры. Я однажды на ночном дежурстве спросил Оззи Строуда о пациентке из 303-й палаты, упомянув, что эта девушка очень загадочная.

«О, Эйвис Фаулер, – сказал он. – Да, это удивительный случай, не так ли? Ты видел результаты рентгена?»

По правде сказать, я ничего не видел. Я ответил, что интересовался не особенностями ее анатомии, а ее жизнью и характером. «Она, кажется, не ходила в школу примерно с тринадцати лет, – заметил я, – и она не собирается поступать в колледж».

«Ее семейство довольно много путешествует», – ответил он. Но тут нас прервали.

Мне тогда не пришло в голову, что в его словах был намек на некоторую близость с Эйвис Фаулер. Я был эгоцентричен, как все молодые люди, я полагал, что отыскал путь к ее сердцу, потому что она всегда радостно приветствовала меня, и я мог беседовать с ней о книгах и о музыке, в то время как Оззи казался довольно серьезным и важным, он мало чем интересовался, кроме своей работы. Я ничего не понял даже тогда, когда увидел в комнате Эйвис букет цветов. Девушка сказала, что их прислал доктор Строуд, очень заинтересовавшийся ее случаем. А потом мы сразу начали говорить о «Нортингернском аббатстве», которое недавно прочитали.

Понимаете, Оззи, разумеется, мог проявить к ней интерес – как к удивительной пациентке. Она очень быстро излечилась от полиомиелита, такие случаи никогда не упоминались в журналах, и я однажды услышал, как доктор Тэйло, ординатор при клинике, сожалел о том, что она не является постоянной пациенткой. Тогда ее можно было бы держать под наблюдением, чтобы выяснить, какие особенности организма привели к подобному результату. Оззи тогда тоже находился рядом. Он сказал: «Доктор, а можно ли предположить, что это побочный продукт другой мутации?»

Мистер Коэн, не нальете нам еще?

Понимаете, теперь я вспоминаю о случившемся, потому что все детали сходятся. А тогда замечание о «другой мутации» прошло мимо меня. Эйвис Фаулер, на мой взгляд, ничем не напоминала мутанта. У нее были две руки и две ноги, притом очень красивые. Именно ее красота меня интересовала. Я в те дни собирался заняться изучением хирургии, и исцеление от полиомиелита, каким бы замечательным оно ни было, не попадало в мое поле зрения.

Да, прошел месяц, почти целый месяц с того дня, как я увидел цветы Строуда в ее комнате – и тут случилось происшествие с яйцом. К тому времени Эйвис Фаулер уже могла немного передвигаться по комнате, хотя и не набралась еще сил, чтобы выходить в коридор. Днем я заглянул к Эйвис. Она лежала в кровати и казалась бледной. Когда я заговорил с нею, она отвечала отрывисто и вроде бы совсем не хотела общаться. Когда я попытался выяснить, что случилось, она словно бы испугалась и попросила позвать Оззи. Я сказал ей чистую правду: он отправился по срочному вызову в Вест-Сайд и не вернется, скорее всего, до ночи. Она сказала: «Ох» – и отвернулась от меня. На мгновение мне показалось, что она снова собирается заплакать, но она только слегка вздохнула и затем снова повернула голову ко мне.

«Ты придешь ко мне завтра, ведь правда, Билл? – спросила она. – Все хорошо, все в порядке».

Мужчины становятся довольно-таки беспомощными, когда женщины начинают так себя вести. Я ушел, недоумевая, а потом медсестра, которая только что отнесла Эйвис ужин и уложила пациентку спать, вызвала меня в коридор.

В руке она держала корзину для бумаг; женщина, казалось, была чем-то очень удивлена. «Доктор Бреннер, – проговорила она, – вы посещали пациентку в 303-й палате сегодня днем, не так ли?»

Я сказал «да», но тут же объяснил, что приходил как друг, а не потому, что она была моей пациенткой.

«Ну, это очень странно, – сказала медсестра. – Что это может быть?»

Она опустила руку в корзину для мусора, вынула несколько чистящих салфеток, а потом показала мне, что осталось на дне. Там лежало яйцо; совершенно точно – яйцо, примерно такого размера. (Доктор Бреннер вытянул руку, показав, каким был предмет – не больше детского футбольного мячика.) Казалось, у этого яйца не было скорлупы, только какая-то жесткая, кожистая оболочка, которая слегка прогнулась, когда я коснулся ее.

Сами можете представить, какие нелепые идеи зародились у меня в голове. Ведь это все объясняло: почему Эйвис ушла из школы в тринадцать лет, почему она держалась в стороне от других людей, почему она боялась, в чем проявились мутации и почему Оззи заинтересовался этой девушкой. Но я не собирался ни о чем рассказывать медсестре. Разумеется, сиделки слишком много болтают. Бедную девочку довели бы до могилы, а она ведь только что начала оправляться от полиомиелита. Быстро пораскинув мозгами, я заявил: «О, это один из экспериментов доктора Строуда. Все в порядке».