Флетчер Прэтт - Самый Странный Бар Во Вселенной [litres]

Мистер Витервокс совершил открытие.

– Послушайте, – воскликнул он, – это работает. Взять этого парня из Венгрии и Робертса, к примеру. Они начали еще в холле и превосходно друг друга поняли. Именно так и говорится в книге; больше половины войн и проблем в мире из-за того, что люди не понимают, о чем говорят. Вспомните хотя бы статью из вчерашнего «Джорнэл», а? Помните, там сказано, что у нас и у русских демократией называются совершенно разные вещи? Если б все говорили на эсперанто, то подобных ошибок просто не было бы.

– Ну да, конечно… – протянул доктор Бреннер. – Но вопрос не в том, что означает слово, а в том, как вы будете развивать заключенную в слове идею. Например, «вода»; может, мне нужна ванна, полная воды, а может, нужен только стакан. Кстати, мистер Ко-ган; я сегодня вечером воды не хочу. Я хочу получить аперитив номер три.

– Да, но… – проговорил Витервокс.

– Что это вы заказали, дружище? – поинтересовался сутулый, небрежно одетый профессор Тотт, который перемещался почти неслышно, на манер дрейфующей эктоплазмы.

– Аперитив номер три, хороший коктейль с виски, – сказал Бреннер и затем быстро, пока Витервокс не успел вмешаться, продолжил: – Итак, если вам нужен настоящий универсальный язык, почему бы не выбрать, к примеру, английский, на котором уже говорят сотни миллионов людей?

Тотт кивнул:

– И его может быстро выучить любой человек, который освоит базовые формы.

– В книге сказано, – настаивал Витервокс, – что английский язык неправилен и слишком труден для записи. И кроме того…

Мистер Гросс, склонившись над своим «Кипящим котлом», громко рыгнул.

– Племянник моей жены, Адриан, – сказал он, – во время учебы в колледже жил в одной комнате с парнем, который утверждал, что вскорости все станут говорить по-русски. Этот пацан наверняка был из красных, я просто уверен. Но это было еще до того случая с яком…

– И еще, – добавил Витервокс, – в пособии сказано, что это должен быть язык, который с самого начала никому не принадлежал. Иначе какие-то люди будут знать о нем больше всех прочих, и тогда они станут главными, и никакого всеобщего международного братства не получится.

– Русский уж точно не подойдет, – сказал Тотт. – Да, мистер Коэн, мне вы тоже можете налить аперитив номер три. По правде сказать, сложно придумать худший вариант для выбора всемирного языка…

– Об этом я и говорил, – согласился Витервокс. – Как только начинаешь говорить на русском – сразу же начинаешь и думать так же, как они.

– Нет, – внушительно произнес профессор Тотт. – Главный недостаток русского – это синтаксис.

– Еще один «Кипящий котел», мистер Коэн, – сказал Гросс. – У меня когда-то был деловой партнер, у которого с синтаксисом начались проблемы…

– Напиток недурен, – сказал Тотт. – Занимаясь русским языком, сначала надо освоить чрезвычайно сложную грамматику. Потом вы поймете, что слова означают совсем не то, что вы думали, потому что в русском очень много произвольно образованных, разговорных слов…

– Именно так и написано у меня в книге, – подтвердил Витервокс. – Если мы хотим создать всемирное братство, то нам нужен язык, который все и всегда смогут понять.

– То есть без омонимов? – уточнил доктор Бреннер.

Мистер Гросс снова рыгнул и двумя пальцами указал на стойку, требуя еще порцию «Кипящего котла».

– Вы что, хотите мне сказать, что язык, на котором говорит парень, может его голубым сделать?

– Ну, я не знаю… – начал доктор Бреннер и тут же умолк, поскольку вновь прибывший посетитель нагнулся над стойкой и окликнул мистера Коэна.

– Здесь не было моего злосчастного слуги? Знаете, Джо Козиковски. Сделайте мне скотч – нет, двойной скотч.

– Кажется, его не было, – сказал мистер Коэн, наливая клиенту скотч. – Может, кто-то из гостей его видел. Я вас познакомлю. Мистер Медфорд – профессор Тотт, доктор Бреннер, мистер Витервокс, мистер Гросс.

Все пробормотали что-то более-менее вежливое.

– И что же стряслось с бедным Джо, да сохранит его Пресвятая Дева? – спросил мистер Коэн.

– Вот это я и хотел бы узнать. Я хочу вернуть его на службу, – сказал мистер Медфорд.

– Вас нужно поблагодарить за то, что вы заботитесь о бедном пареньке, – сказал мистер Коэн. – Он проработал и у меня несколько дней, но мне пришлось его уволить по приказу Гавагана, потому что он бил бутылки и сливал кюммель и кирш, чтобы уменьшить количество бутылок на полке; содержимое ему казалось одинаковым.

Медфорд тяжело вздохнул.

– Я знаю. Но мне нравится этот парень, и к тому же есть одна особая причина.

– Мой брат Джулиус, который находится при исполнении… – начал мистер Коэн, но Медфорд остановил его, как будто испугавшись.

– Я не хочу, чтобы его арестовали, – сказал он. – Парень не сделал ничего дурного, а наоборот. Кроме того, я уже позвонил в Службу поиска пропавших, и они сказали, что дело меня не касается – ведь я ему не родственник, а если человек хочет уйти с работы, то он в своем праве. Что касается частных сыщиков, то мне бы не хотелось, чтобы за мной следили. Только свяжешься с этими людьми – и тебя сразу начнут шантажировать.

Витервокс заметил:

– Я однажды прочел в книге, что каждый должен вести себя так, как должны, по его мнению, вести себя все остальные.

– Кантовский категорический императив, так это называется, – сказал профессор Тотт.

– А кто этот Джо Как-его-там? – тотчас вмешался мистер Гросс. – Если человек попал в беду – бросать его нельзя.

– Джо не попал в беду, насколько мне известно, – сказал Медфорд, взмахнув стаканом скотча. – Он работает на меня – или работал. Но он кое-что знает или кое-что нашел, и я ему немало заплачу, чтобы выяснить, как у него это получилось.

– Так вот, об эсперанто… – начал Витервокс.

Доктор Бреннер опустил руку ему на плечо:

– Мистер Коэн, еще мартини для мистера Витервокса, а мистер Медфорд пока расскажет нам об этом Джо.

Мистер Коэн его знает (с готовностью ответил Медфорд). Один из тех… не могу даже слова подобрать… Он – сын человека, который служил швейцаром в доме, где я живу, на Шестнадцатой улице. Этот субъект именовал себя Стэнли Козиковски и утверждал, что он служил в польской армии во время войны, но я всегда сомневался в его словах. У него был странный акцент – возможно, польский, а возможно, и нет; и он казался гораздо более смуглым, чем все прочие известные мне поляки. Я ни разу не видел, чтобы он ходил на какие-нибудь польские собрания или встречи. Он просто сидел у себя в подвальной квартирке вместе с Джо и болтал с ним на своем языке – уж не знаю, что это был за язык. Этот Джо был глуповатым ребенком; он вроде бы кончил только три класса, да и то в школе для отсталых детей. То есть все говорили, что он глупый. Но то, что произошло, доказывает – он не дурак, просто он живет в другом мире, если вы понимаете, о чем я. И в этом мире – лишь малая часть его.