Дмитрий Заваров - Осень на краю света

— Смотри, как бы тебе не прищемил, — предостерегла баба Таня

Над площадью угрюмо висели рыхлые грязно-серые облака, схожие по раскраске с памятником Ленину. Бодрая, полная энергии поза вождя совершенно не вписывалась в атмосферу и казалась насквозь фальшивой. От этого несоответствия надпись на постаменте «Ленину — народ» приобретала издевательский смысл. Впрочем, памятник практически не замечали: за годы существования он успел превратиться в привычный элемент пейзажа, наравне с магазином и тополями по периметру площади.

Из переулка, выходящего на шоссе, послышался шум моторов. Первым его заметил пес Чубайс: он поднялся на ноги и замер в вопросительной позе. Народ зашевелился, бессознательно собрался кучнее. Все головы повернулись к переулку: оттуда неспешно приближалась морда сельсоветской «Газели». Микроавтобус, сыто переваливаясь, выкатил на площадь и, чуть помедлив, подрулил к магазину. Вслед за ним из переулка выплыл черный внедорожник «БМВ» и уверенно припарковался за «Газелью».

Отъехала дверь, из микроавтобуса полезли люди — первым Федькин, председатель. Тарас Хунько вышел из своей машины и замер в ожидании.

— Вишь ты, митинг, видать, будет, — прошептала баба Таня.

— С чего взяла?

— Вон из Совета ветеранов приехали. Раньше еще пионеров привозили, они стихи читали.

— Где ж теперь пионеров-то возьмешь? — посетовала Людмила. — Закончились, родимые…

— Здорово, односельчане! — выкрикнул Федькин в толпу.

Широкое, румяное лицо его лучилось бодростью. Не менее бодро топорщился ершик густых черных волос. Из-под распахнутого кожаного плаща виднелся серый, в полосочку, костюм — округлое брюхо, огибаемое галстуком, распирало незастегнутый пиджак.

Площадь невнятным гомоном откликнулась на приветствие председателя. Коротко посовещавшись, новоприбывшие, галантно огибая лужи, прошествовали на площадку перед памятником. Выстроились: сам председатель, трое стариков из Совета ветеранов, Тарас Хунько, секретарь сельсовета — нестарая еще, высокая и грудастая дама и несколько незнакомых мужиков. Народ полукругом обступил начальство.

— Ну что, начнем? — звонко поинтересовался председатель и сам же себе ответил: — Начнем, думаю. Итак, друзья мои! Сегодня, как вы знаете, наша деревня отмечает свой юбилей. Между прочим, ей исполняется ни мало ни много триста пятьдесят лет! То есть мы с вами живем не просто в какой-то там деревне, а в поселке, возраст которого сравним с возрастом Московского Кремля.

Было видно, что речь свою Федькин приготовил заранее. Он пыжился, выкрикивая в лицо народа слова, румяные щеки его смешно подрагивали, глаза весело блестели. Нравилось председателю выступать, и сейчас он явно наслаждался выпавшей ему ролью. Коллектив, приехавший с ним, замер в позах привычных к подобным мероприятиям людей. И только Тарас Хунько выбивался из общей картины. Был он в темно-синем спортивном костюме, короткой кожаной куртке, отчего смотрелся диковато в соседстве со строгими костюмами. Вел себя Хунько тоже не по-чиновничьи: ерзал и чесался, пару раз наклонялся к уху стоящего рядом мужика в пиджаке, что-то нашептывал, косясь на народ.

— Сегодня у нас погода не очень располагает к долгим разговорам, — с простодушной откровенностью вещал председатель. — И это хорошо. Потому что, сославшись на погоду, мы можем, так сказать, промотать торжественную часть и сразу перейти к делу. Сейчас я вкратце расскажу вам о проделанной работе, выслушаю предложения и претензии. А потом, товарищи деревенские жители, нам нужно будет определиться с кандидатурой народного представителя, депутата, который будет отстаивать ваши интересы в Калуге. Итак, друзья…

— Федькин, а, Федькин?! — выстрелом ударил из толпы окрик.

Председатель вздрогнул, зашарил тревожным взглядом по направленным на него лицам, вычленил кричащего — в самом дальнем ряду, за стайкой старушек — и сморщился, как от зубной боли.

— Ты на какие шиши жып купил? — задорным голосом прокричал Федор Иваныч и залихватски крутанул ус. — На зарплату на свою? Дык тебе, скотина, сто лет с ее копить — не набрать.

— Федор Иваныч, — жалобно напомнил ему Федькин. — Я представитель власти.

— Я два раза в танке горел, — гнул свое Иваныч. — У меня медалей больше, чем у тебя чирьев на роже. А мне твоя власть вместо спокойной старости лысую жопу по пятницам из телевизора показывает!

Председатель беспомощно похлопал глазами и обернулся к своим, ища поддержки в непростой ситуации. Тут же от группы в пиджаках отделился плотный мужичок, ввинтился в толпу. В народе возникло волнение, стало приближаться по направлению и Федору Иванычу. Председатель уже приготовился что-то сказать, чтобы отвлечь внимание. Но в следующий момент раздался характерный звон православного дюралюминия, и волнение улеглось.

— А теперь, как говорится, «внимание: вопрос!» — беспрепятственно продолжил Иваныч. — На какой части тела я крутил эту вашу власть в общем и тебя, жирный недобиток, в частности? Ась?

Народ снова пришел в движение. Засмеялись, загудели, закрутились головы туда-сюда. И подались люди в разные стороны, расчищая прямую видимость, коридор — от власти до Федора Иваныча.

— Товарищ Томин, прекратите безобразить! — крикнул опрятный старичок, выглянув из-за широкой спины Федькина.

— Твои товарищи в овраге лошадь доедают, Степанов, — сообщил Иваныч.

— Я не могу в такой атмосфере проводить собрание! — прокричал Федькин, обращаясь к народу.

— В такой атмосфере тебя, ворюга, ссаными тряпками гонять хорошо, — подал голос Юрий Григорич.

Толпа одобрительно загудела. С разных сторон площади одновременно полетели реплики, в целом неодобрительные и местами неприличные. И вдруг разом включились старухи: волной накатились на кучку властных пиджаков, захлестнули, размазали. Слышались выкрики про ржавые трубы, про разбитые дороги, про пенсии и даже про Ельцина…

— Пошли, что ли? — Юрий Григорич подошел к Иванычу.

— А где Борода?

— Вон идет.

Отец Димитрий, застегивая шинель, шел по направлению к ним. На опустевшем пространстве, возле глубокой выбоины, наполненной водой и листьями, неприкаянно лежал плотный мужичок, опрометчиво бросившийся в народ. Даже сейчас, испачканный в грязи, с раскинутыми в стороны руками-ногами, он смотрелся строго и элегантно в своем подогнанном по фигуре костюме.

— Помню, в семьдесят четвертом… — Иваныч наморщил лоб. — Нет, в семьдесят третьем это было…

…скоро тоже не будет. А потом пойдет снег, и станет холодно. Пес не мог представить себе снег, но помнил его запах — чем-то похожий на мороженое сырое мясо, которым иногда угощала хозяйка магазина.