Август Дерлет - Тварь у порога [Сборник рассказов ужасов]

Почему я с ним порвал? Не будьте таким нетерпеливым. Подождите, пока я закажу кофе. Остального, пожалуй, достаточно, хотя мне бы сейчас понадобился… Нет, причина заключается отнюдь не в картинах, которые мне довелось увидеть в том месте, хотя, признаюсь, одних их было бы достаточно, чтобы, повторяю, закрыть Пикмэну доступ в девять десятых всех домов и клубов Бостона, и теперь вы, думаю, наконец, поняли, почему я сторонюсь метро и всевозможных подвалов. Причина заключалась совсем в ином, и обнаружил я ее на следующее утро в кармане своего плаща.

Помните, я упомянул вам ту скрутившуюся бумажку, которая была прикреплена кнопкой к краю одного из холстов в том самом подвале? Как я тогда полагал, она предназначалась для того, чтобы срисовывать с нее фон для последующего изображения на нем одного из очередных монстров. Я тогда хотел было развернуть ее и посмотреть, что именно на ней было изображено, но что-то меня отвлекло, а потому я машинально сунул ее в карман своего плаща… А вот и кофе — настоятельно рекомендую, Элиот, выпить черный.

Так вот, именно из-за той бумажки я и порвал с Пикмэном всяческие отношения. С Ричардом Аптоном Пикмэном, величайшим художником из всех тех, кого я когда-либо знал, — и самым отвратительным типом, который когда-либо вырывался из оков реальной жизни, чтобы окунуться в пучину мифов и безумия. То ли он родился в неурочный и весьма порочный час, то ли каким-то образом отыскал ключи к вратам запретного — не знаю. Впрочем, сейчас это уже и неважно, поскольку он исчез — в ту самую легендарную темноту, посещать которую сам так любил… Так, давайте-ка зажжем эти свечи.

Не просите меня объяснить или хотя бы поделиться своими догадками насчет того, что именно я тогда сжег. Не спрашивайте и о том, что стояло за теми скребущимися и карабкающимися звуками, которые Пикмэну так хотелось объяснить активностью самых заурядных крыс. Видите ли, существуют, наверное, такие секреты, которые дошли до нас со времен Салема, хотя Коттон Матер рассказывал и о более странных вещах. Теперь вы знаете, сколь неимоверно, просто чертовски правдоподобными были сюжеты Пикмэна — и как все мы терзались догадками, с чего он срисовывает своих персонажей.

Так вот, на той скрученной фотографии на самом деле был изображен отнюдь не фон для его будущей картины. Там было запечатлено само это существо — то самое, которое я увидел на незавершенном ужасном полотне. В сущности, это была та самая модель, с которой он срисовывал своего монстра, а фоном ему служила стена студии в том подвале, на которой даже отфиксировались мельчайшие дефекты ее покрытия. Но Бог мой, Элиот, это была фотография живого существа!

Мой многострадальный слух продолжает улавливать звук прекращающегося, кошмарного стрекота, к которому примешивается еще один — похожий на слабый, отдаленный лай неведомой громадной собаки. Это, увы, не сон и, боюсь, даже не безумие, ибо все то, что случилось со мной за несколько последних месяцев, попросту не оставляет мне надежды на столь спасительное и милосердное объяснение происходящего.

Итак, Ст. Джон превратился в изуродованный, растерзанный в клочья труп. Лишь одному мне ведомо, как и почему это случилось, и я искренне сожалею об этом, ибо подобное знание способно разорвать мой мозг от дикого страха, что и меня самого может ожидать точно такая же участь. По темным, бесконечным коридорам жуткой фантазии бредет черная, бесформенная богиня возмездия — Немезида, — обрекающая меня на неминуемое самоуничтожение…

Возможно, когда-нибудь небеса простят нас обоих за те греховные, болезненные причуды, которые и стали причиной столь жестокой судьбы! Утомленные посещением традиционных мест паломничества, переполненных всеми остальными так называемыми «обычными» людьми, пресытившись радостями чувственного свойства и подустав от всевозможных приключений, которые постепенно стали казаться нам невыносимой преснятиной, мы со Ст. Джоном перебрали массу эстетических и интеллектуальных занятий, которые позволили бы нам избавиться от гнетущей, опустошающей скуки. На какое-то время мы увлеклись исследованием загадок символистов и экстатического творчества ранних эпигонов Рафаэля, однако довольно скоро охладели и к ним, ибо каждая новая любовь рано или поздно утрачивает свою приятную свежесть и пленительную новизну.

Спасти нас могла лишь мрачная философия декадентов, да и та оказывала свое целебное воздействие лишь благодаря постепенному углублению нашего проникновения в потаенные глубины этого дьявольского учения. Бодлер и Гюисманс [5] Шарль Бодлер, французский поэт 19 в., предшественник французского символизма; Шарль Мари Жорж Гюисманс, французский писатель 19 — нач. 20 в.в., творчество которого характеризовали натуралистические, декадентские тенденции. вскоре перестали потрясать наше воображение, и потому нам не оставалось ничего иного кроме как испытать на себе воздействие непосредственных раздражителей, таящихся в личном опыте и приключениях самого что ни на есть авантюрного свойства. Именно эта окрашенная яркими эмоциями острая потребность в конечном счете и привела нас к тому мерзкому занятию, о котором я сейчас, даже находясь в состоянии дикого страха, вспоминаю с искренним раскаянием и стыдом, ибо его нельзя было назвать иначе как крайним проявлением человеческого порока и извращенности. Короче говоря, мы стали самыми настоящими раскапывателями могил.

Я не в состоянии привести здесь все подробности совершенных нами экспедиций или перечислить хотя бы малую часть тех жутких трофеев, которые «украшали» омерзительный музей, сооруженный нами в громадном каменном доме, в котором мы оба проживали — одни, без единого слуги. Трудно даже представить себе более богохульное, чудовищное творение, чем этот наш музей, в котором с сатанинским, поистине невротически-виртуозным вкусом мы собрали коллекцию образчиков кошмарных, упадочнических творений, призванных возбуждать наши пресыщенные, чувственные натуры.

Музей наш располагался в потаенном месте, расположенном глубоко под землей. Разместившиеся в нем вырезанные из базальта и оникса громадные крылатые демоны исторгали из своих перекошенных, ухмыляющихся пастей струи причудливого, оранжевого и зеленого света, а незаметно расставленные органные трубы надрывно исторгали из себя калейдоскопические мелодии танцев смерти, в которых бесновались, кружась в диких хороводах, сцепившиеся руками и смешавшиеся в кучу багровые кладбищенские твари. Из этих же труб по нашей воле вырывались столь желанные и чарующие ароматы — то запах бледных погребальных лилий, то наркотические благовония последних обителей умерших царствующих особ Востока, а то и — Боже! я даже сейчас не могу без содрогания вспоминать об этом! — чудовищная, наизнанку выворачивающая душу вонь свежеразрытой могилы.