Соня Фрейм - Не потревожим зла

— Ты что, делаешь как твоя жена? Посадил на меня GPS-трекер? — не поверил он своим ушам.

Вся семья Анри страдала паранойей и манией шпионажа, вплоть до его малолетних сыновей, которые доносили друг на друга родителям.

— Очень надо, — послышалось снисходительное фырканье. — Я посылаю за тобой охрану, глупый. Они держатся подальше, но следят, чтобы на тебя не напали. Помнишь ту больную из Чили? Она тебе клок волос вырезала.

Было дело. Однажды к нему пристала какая-то сумасшедшая, которая отчекрыжила у него прядь и убежала с радостным хохотом. Тогда у Люка возникло жутковатое ощущение, что если он на минутку зазевается, то все части тела перестанут ему принадлежать.

— Ты никогда не смотришь по сторонам, — ворчливо продолжил Анри. — Чешешь вперед как танк. Думаешь, раз напялил очки и шапку натянул на лоб, так тебя никто не узнает? Смешно. Твоя безопасность — моя ответственность. Парни сказали, ты выволок из дома тридцать три на Рубенс-штрассе какую-то здоровую фигню в чехле.

— Антиквариат, — отозвался Люк сквозь зубы.

Наконец-то удалось прикурить. Но ухо горело, а кулаки чесались. Вездесущность Анри напоминала кожную болячку.

— А, помню, — отрешенно отозвался продюсер, тарабаня по клавиатуре как сумасшедший, — собираешь какое-то старье…

— Когда мы летим? — перевел тему Люк.

— Что с тобой вообще? — живо последовал вопрос, и не дожидаясь ответа, Анри буркнул: — Сегодня вечером, склеротик.

Он по-прежнему что-то бубнил, но Люк уже отключился.

Две недели прошли в хаосе. После концерта в Берлине они отыграли еще в Дании, Финляндии, Швеции и Норвегии. Впрочем, эти были еще приятные поездки. Люку нравился северный менталитет, его легкая меланхолия и интровертность. Ему казалось, что там его музыку принимают как что-то само собой разумеющееся. Не было избыточной драматизации, как в других странах. Можно сказать, он даже слегка расслабился в сканди-туре.

Потом, как при ускоренной перемотке, пролетели смутная неделя в Берлине, дурацкий торг с Генриеттой Лаубе и случайная встреча с девушкой из морга.

Алиса.

Ее письмо было с ним. Да и все. Он вернулся на кладбище, к могиле чокнутого Якоба, и нашел ту самую нишу, о которой она говорила. На самом деле это была просто зарубка глубиной примерно в три сантиметра. В нее она засунула пухлую пачку писем, а торчащие края слегка присыпала землей.

Люк отрыл их все, сфотографировал каждое и вернул оригиналы на место.

И начал читать…

Ее слог растворял. Началась фрагментация меж строк ее простых, но точных фраз, иногда едких, как кислота, но искренних. Это то, что зовется правдой. Читая ее письма, он словно вновь воскрешал себя, того старого Люка, который написал свои первые песни, чтобы у него не лопнула переносица от отчаяния и необратимости произошедшего. Тогда каждое слово было верным, а каждый звук гласил истину.

Он понял, что просто хотел бы написать такое снова. Не тот пафос, что сейчас весь мир слушает, а что-то… новое.

Что-то о ней.

Последние два дня его не оставляло почти забытое ощущение зудящего вдохновения. Оно кололо ему пальцы, глаза, губы… Надо было уединиться, чтобы выпустить это таинственное зреющее чувство. Полгода после тура. Идеально, чтобы написать альбом о девушке, которая сильнее смерти.

Она и сама пока не знает о своей силе.

Его взгляд блуждал, ловя в окне отблески солнца. Что-то вырывалось из пелены, он ощущал контуры замысла. О сборах же забыл напрочь. Помнится, с вечера что-то кинул в дорожную сумку, но что именно… Да к черту! Внезапно стало не до этого.

Он проворно вскочил с пола и отправился в комнату, где стояла его старая «ямаха», за которой написаны все песни.

« Музыка начинается с тишины », — сказал кто-то задолго до него.

Он включил синтезатор, и светодиод послал ему приветливый сигнал. Люк не переставая слышал незнакомый ритм, раздробленный на обрывки фраз, но стремящийся стать чем-то единым. Он уставился на клавиши с какой-то нерешительностью, и пальцы извлекли первый звук, испуганно взвившийся под потолок.

Ля минор — и будто что-то разбилось. С этого все и началось. С осколков. Но сейчас каждый из них потянется друг к другу, как эти ноты. Сейчас все снова будет целым…

Алиса нашептала ему историю, и он превратит нить ее слов в музыку. Ее голос постоянно звучал в его голове.

Следующие два часа его не было в этом мире. Люк полностью растворился в той реальности, которая случайно возникла между ними двумя: этот мирок солнечных аллей и холодных надгробий, где легко рождались самые тяжелые откровения.

Пальцы уже порхали сами собой, он даже не понимал, откуда возникает мелодия — чистая, печальная, похожая на ледяную воду…

Но все прервалось в одно мгновение. Люк очнулся и перевел дух. Он сидел в темной комнате, а снаружи раздавался требовательный гудок машины.

На часах было уже без пяти восемь, до отлета в Цюрих оставалось около двух часов. Люк подхватил в коридоре свою сумку с вещами и отправился к ожидающей его машине.

Сначала на сцене царила абсолютная темнота. Внезапно жестко взревели гитары, вместе с первыми аккордами вспыхнули прожекторы.

Люк вышел на сцену, и публика загрохотала голосами вселенной.

Он был в прекрасном настроении, посылая им свои загадочные, манящие улыбки, и море людских голов колыхалось навстречу. Отовсюду к нему тянулись руки. Каждый хотел получить часть его.

Про этот концерт еще не раз будут говорить как про энергетическую катастрофу… Фанаты потом с трудом могли описать, что там творилось. Свет, звук, голограммы и взрывы пиротехники — похоже, группа решила свести всех с ума.

Люк видел каждое из обращенных к нему лиц, и в них читалась жажда необъяснимой надежды. Благодаря ему люди во что-то верили. Странно, смешно, мило. Каждый видел что-то свое, и при этом все видели одно и то же. Раз так, надо петь дальше. Большей пользы он и не принесет. Люк впервые хотел дать им то, за чем они пришли, а не просто отыграть сет-лист.

Потому что он хотел, чтобы и Алиса его услышала. У его бесцельного творчества вдруг снова появился адресат.

«Вот о чем я прошу Бога, вышние силы, кого угодно… Пусть мои слова дойдут наконец-то до тех, кому они действительно предназначаются…» — сумбурно пронеслось в голове.

Свет прожекторов хаотично скакал по нему, а он замер, невидяще вглядываясь в толпу. В тот момент на него будто обрушилась божественная благодать. Если молитвы вдруг услышаны, человек чувствует себя частью безымянного целого. Ощущение единения с музыкой и людьми и растворение собственного тела накрыло его вязкой пеленой.

Но в какой-то момент Люк понял, что уже ничего не различает. Лица превратились в размытые точки. В ушах стало глухо.