Елена Арсеньева - Черная карта судьбы

Из-за разницы во времени хотелось спать — в Хабаровске день наступал на семь часов раньше, чем в Москве, здесь сейчас два пополудни, в Москве только семь утра, после бессонной ночи в самолете морила усталость, однако Люсьена приказала себе взбодриться. Ей многое еще нужно увидеть, многое решить, причем именно сегодня.

Она вышла из гостиницы и свернула сначала к площади, на которой возвышался чугунный памятник какому-то дюжему мужику в черной кожанке — видимо, комиссару, — а также бородатому партизану, ну и, конечно, красногвардейцу со знаменем в руках. Оказалось, площадь называется Комсомольская, а памятник установлен в честь героев Гражданской войны.

«И останутся, как сказка, как манящие огни, штурмовые ночи Спасска, Волочаевские дни», — прочла Люсьена надпись на гранитном постаменте и усмехнулась. Она знала кое-что об этих сказках — о том промывании мозга, которое было устроено большевиками населению бывшей Российской империи! С новыми властителями страны работали виднейшие медиумы и гипнотизеры того времени, такие как Барченко, Кажинский, Дуров, Бехтерев [1] Барченко Александр Васильевич (1881–1938) — оккультист, писатель, исследователь телепатии, гипнотизер. Сотрудничал со Спецотделом ГУГБ НКВД. Арестован в мае 1937 года по обвинению в создании масонской контрреволюционной террористической организации «Единое трудовое братство» и шпионаже в пользу Англии. Расстрелян. Кажинский Бернард Бернардович (1890–1962) — инженер-электрик, первый советский исследователь массированной телепатии (биологической радиосвязи). Дуров Владимир Леонтьевич (1863–1934) — знаменитый дрессировщик, автор уникальных методик. Бехтерев Владимир Михайлович (1857–1927) — психиатр, невропатолог, физиолог, психолог, основоположник рефлексологии и патопсихологического направления в России; академик. Загадка его смерти до сих пор не раскрыта. , и талант этих гениев в совокупности с беспрецедентной жестокостью, с которой победители уничтожали народ своей собственной страны, и закрепил успех Октябрьской революции. Вот обогатились эти деятели! Нам, как говорится, и не снилось! Правда, потом многие из них пострадали от властей, ну что ж, они знали, на что шли! Многое Люсьена узнала в смутных воспоминаниях отца, в которые ей иногда удавалось проникать. Там мелькали образы каких-то людей, ненавидевших отца и ненавидимых им, однако эти образы были туманны, безлики и безымянны, как если бы некто высший или запрещал отцу назвать их по имени, или сама Люсьена не обладала достаточной магической силой, чтобы распознать их имена.

Значит, надо будет узнать их каким-то иным способом. И она это сделает. Начнет прямо сейчас.

Люсьена огляделась. Три величавые арки в стиле сталинского ампира вели в зеленые парки, дорожки спускались к набережной, однако Люсьена только издалека покосилась на свинцовые волны Амура, бившиеся у подножия длинной лестницы, и пошла прочь, зябко кутаясь в пальто.

Октябрьский ветер был силен! Река, взвихренная им, напоминала живое и яростное существо, которому было известно многое, многое… Может быть, даже об отце, может быть, даже о ней самой… И неведомо, против кого это существо вдруг вздумает обратить свою ярость, а ведь с ним не совладать силой взгляда. От таких могущественных явлений природы лучше держаться подальше!

Люсьена пошла по улице Карла Маркса в обратном направлении, мимо гостиницы, и с каждым шагом у нее все отчетливей возникало ощущение, что она приближается к цели. Миновала перекресток за перекрестком и наконец около кинотеатра «Гигант» (афиша гласила, что в большом зале идет знаменитая «Москва слезам не верит») повернула налево, спустилась по улице Запарина к Амурскому бульвару (судя по табличкам) и прошла мимо двухэтажной бани, настолько отчетливо ощутив присутствие отца, что мороз прошел по коже.

…От этой бани, над огромной трубой которой стоял столб дыма, необычайно плотного на вид, буквально осязаемого, по этой улице Запарина шел Павел Мец, но тогда стоял по-зимнему холодный март, и отец шел в гору по тропке, извивавшейся между сугробами, за которыми там и сям громоздились кучки золы. Он шел по нечетной стороне улицы. По бокам ее выстроились в ряд небольшие домики, окруженные палисадниками, заваленными снегом. Зима 1960 года затянулась! На сугробах лишь кое-где появились слюдяные корочки весеннего таяния. Наверное, благодаря этим сугробам домики казались необычайно уютными — залитые ярким предвесенним солнцем, под сияющим голубым небом, в обрамлении черных яблоневых стволов. Слегка шуршали плети сухого хмеля, обвивавшие заборы, и чуть громче — рыжие листья дуба, которые оставались на ветках до самой весны.

Павел Мец шел, всматриваясь в номера домов на противоположной стороне…

Люсьена очнулась от чужих воспоминаний. Слева она и сейчас видела старые деревянные домики, одно- и двухэтажные, но справа возвышались панельные уродцы, которых, конечно, не было в то время, когда здесь проходил отец. Однако он поднимался по нечетной стороне, глядя на четную, он искал дом номер 112… Его нет, но вот школа, рядом с которой он стоял: двухэтажная, типовой постройки, помпезная, с белыми колоннами. В воспоминаниях отца мелькнуло огромное дерево с черной чешуйчатой корой. Почему-то отец называл его черной березой, но разве бывают березы черными?..

Но это неважно. Важно другое. Почему она пришла сюда, вернее, почему именно сюда привела ее воля отца? И почему воспоминания отца о каком-то зимнем дне вдруг вспыхнули именно на этом месте? Что значило это место для отца?

А что, если… А что, если именно здесь он был убит?!

Люсьена насторожилась. Теперь надо быть внимательней. Надо попытаться разглядеть в дуновении ветра, в шелесте листьев, в уличном шуме, в выражениях лиц людей нечто такое, что поможет ей восстановить если не картину прошлого, то хотя бы понять, где и как искать пути к восстановлению этой картины.

Люсьена огляделась.

Того огромного дерева, которое отец почему-то называл черной березой, уже не было: его, очевидно, срубили или оно рухнуло само. Где-то здесь закатаны под асфальт его корни. Если разломать асфальт на этом месте, можно обнаружить эти корни. Вот так же и ей предстоит взломать наслоения времени, чтобы проникнуть туда, куда она хочет попасть: в день смерти отца!

И в следующий миг она уже знала, что не ошиблась в выборе пути. Ей повезло, ей несказанно повезло!

На крыльцо школы вышла очень полная светловолосая женщина в дорогом, отороченном норкой пальто, с мохеровым шарфиком на голове. Спустилась по ступенькам и повернула вниз по улице, на ходу сворачивая и укладывая в сумку белый халат.

Понятно — школьная медсестра. На докторшу не тянет, слабовата, да и в школьных медпунктах нет врачей, только сестры. Но эта женщина была каким-то образом связана с воспоминаниями Павла Меца! Правда, когда Мец увидел ее впервые, она еще не была медсестрой и выглядела иначе: лет восемнадцати-двадцати, тоненькая, с длинной светлой косой, явно русская, но одетая в темные брючки и рубаху, будто китаянка.