Сара Уотерс - Маленький незнакомец

— Так и сейчас не поздно, — ответил Грэм. — Может, завтра к ней съездишь и замолвишь словечко за Фарадея?

— Хочешь? — взглянула на меня Анна.

Энтузиазма в ее голосе не слышалось, но я уже впал в отчаяние.

— Я был бы ужасно признателен. Ты это сделаешь? Иначе я свихнусь.

Анна похлопала меня по руке и сказала, что охотно поможет.

— Дело в шляпе! — обрадовался Грэм. — Моя жена умаслит даже Сталина. Все образуется, вот увидишь.

Слова его так меня утешили, что я устыдился своих терзаний и впервые за всю неделю спал спокойно. В воскресенье я проснулся уже не столь подавленным и днем отвез Анну в Хандредс-Холл. В дом я не вошел, но нервно следил из машины, как она поднялась на крыльцо и дернула звонок. Дверь открыла Бетти, которая впустила ее, не сказав ни слова; я был готов к тому, что Анна почти сразу выйдет обратно, но она пробыла в доме около двадцати минут. За это время я успел пройти все стадии беспокойства и даже проникнуться оптимизмом.

Но когда она появилась в сопровождении пасмурной Каролины, которая скользнула по машине равнодушным взглядом, а затем скрылась в розоватом сумраке вестибюля, сердце мое ухнуло.

Анна молча забралась на сиденье и покачала головой:

— Мне очень жаль, но, похоже, Каролина все решила. Она очень переживает, что бессовестно водила тебя за нос, но решение ее твердо.

— Точно ли? — Я смотрел на закрытую парадную дверь. — Может, ее озлобил твой приход?

— Не думаю. Она была весьма приветлива и радушна. Беспокоилась о тебе.

— Правда?

— Да. И очень обрадовалась, что ты поделился с нами.

Сказано это было словно в утешение, но мысль о том, что Каролина рада обнародованию вести о нашем разрыве, рада избавлению от тяготы самой оповещать знакомых, обварила меня страхом.

Видимо, он отразился на моем лице, потому что Анна добавила:

— Поверь, мне жаль, что так вышло. В твою пользу я сказала все, что могла. Она так тепло о тебе отзывается, ты ей очень приятен. Но еще она говорила о том, что… ну, отсутствует в ее чувствах к тебе. В этом женщина никогда не ошибается… Что касаемо отъезда и продажи дома, все вполне серьезно. Знаешь, она уже пакует вещи.

— Что?

— Похоже, вовсю хлопочет. Уже был оценщик, прикинул стоимость мебели. Какая жалость, что уйдут эти прелестные вещи!

На секунду я замер, потом рванул дверцу.

— Это недопустимо! — просипел я, выскакивая из машины.

Кажется, Анна что-то крикнула, но я не обернулся. В бешенстве я промахнул гравийную дорожку, взлетел на крыльцо и плечом саданул дверь, чуть не сшибив Каролину и Бетти, которые в вестибюле паковали чайный сервиз. Под лестницей грудились ящики и коробки. Вестибюль казался оголенным: на стенах виднелись следы снятых украшений, столики и шкапики, развернутые под странными углами, походили на растерянных гостей неудавшейся вечеринки.

Каролина была в старых тренировочных штанах и чалме, закатанные рукава блузы открывали ее испачканные руки. Несмотря на злость, я вновь ощутил, как все мое существо отчаянно рванулось к ней.

Однако лицо ее было холодно.

— Мне нечего вам сказать, — проговорила она. — Я все сказала Анне.

— Каролина, я не могу вас оставить.

Она раздраженно закатила глаза:

— Надо! Другого не дано.

— Прошу вас!

Каролина молчала. Рядом смущенно переминалась Бетти.

— Будь добра, оставь нас на пару минут, — попросил я.

Бетти дернулась уйти, но Каролина ее остановила:

— Нет, останься. У нас с доктором нет секретов. Закончи с этой коробкой.

Служанка растерянно потопталась и, опустив голову, отвернулась. Обескураженный, я молчал, потом наконец выдавил:

— Умоляю, одумайтесь. Не важно, если ваше чувство ко мне… недостаточно сильно. Но я знаю, что я вам не безразличен. Не притворяйтесь, будто оно не так. Тогда, на балу… и потом, на террасе…

— Я совершила ошибку, — устало выдохнула Каролина.

— Не было никакой ошибки!

— Была. От начала до конца все было ошибкой, о которой я сожалею.

— Я не могу вас отпустить.

— Господи! Хотите, чтобы я вас возненавидела? Перестаньте приезжать сюда. Все кончено. Все!

Я опять взбеленился и схватил ее за руку:

— Что вы такое говорите! Что вы делаете! Ради бога, очнитесь! Вы уничтожаете дом! Как можно его бросить? Да как вы смеете ? Помните, однажды вы сказали, что жизнь здесь — своего рода сделка? И вы должны выполнить свою часть уговора. Так-то вы ее исполняете?

Каролина выдернула руку из моей хватки:

— Эта сделка меня убивала! И вы это знали! Надо было уехать еще год назад, увезти отсюда мать и брата.

Она шагнула к коробке, собираясь продолжить работу, но я спокойно бросил ей вслед:

— Так ли?

Нахмурившись, Каролина обернулась, и меня вновь поразила уверенная решимость в ее взгляде.

— Что вы имели год назад? Дом, который, по вашим словам, вытягивал из вас жизнь, стареющую мать и увечного брата. Какое вам светило будущее? А теперь вы свободны, сбагрите дом — получите денежки. Да уж, ловко вы все обстряпали.

Каролина не сводила с меня взгляда, кровь бросилась ей в лицо. Я обомлел, сообразив, что́ я ляпнул.

— Простите меня.

— Пошел вон.

— Извините…

— Убирайтесь. Вон из моего дома!

В испуганном взгляде ошеломленной Бетти сквозила жалость. Спотыкаясь, я добрел до двери, слепо сошел с крыльца и поплелся к машине. Увидев мое лицо, Анна мягко сказала:

— Без толку? Сочувствую всей душой.

Назад мы ехали в молчании; я был окончательно сражен — не столько осознанием того, что потерял Каролину, сколько тем, что был шанс ее вернуть, но я его профукал. Вспоминая свои слова и скрытый в них намек, я сгорал со стыда. Но в глубине души я знал, что стыд пройдет, а страдания мои усилятся, и тогда я вновь попрусь в Хандредс-Холл и все кончится тем, я ляпну глупость еще несусветнее. Чтобы уж напрочь все разрушить, я завез Анну домой, а затем прямиком отправился к Десмондам, которым сообщил, что мы с Каролиной расстались и свадьба отменяется.

Я впервые произнес эти слова, и выговорить их оказалось легче, чем я ожидал. Билл и Хелен сочувственно ахнули, дали мне стакан вина и сигарету. Супруги поинтересовались, знает ли уже кто, и я сказал, что они, считай, первые, но могут сообщить новость кому угодно. Чем раньше все узнают, тем лучше.

— Совсем никакой надежды? — спросила Хелен, провожая меня к выходу.

— Боюсь, никакой, — печально улыбнулся я, пытаясь создать впечатление, что примирился с разрывом, решение о котором мы с Каролиной якобы приняли вместе.

В Лидкоте три пивные; они как раз открылись, и в каждой я выпил. В последней торговали одним джином; я взял бутылку и дома вновь засадил из горла. Тем не менее я оставался трезвым как стеклышко, и образ Каролины был удивительно четок. Казалось, безумство последних дней истощило мою способность к сильным чувствам. Покинув смотровую, я взобрался наверх; с каждой ступенькой мое жилище, еще недавно казавшееся хлипким, как декорация, обретало прочность, унылыми красками и линиями заявляя о своей незыблемости. Но даже это почему-то не огорчало. Словно пытаясь разбередить свою боль, я поднялся в спальню и достал все вещицы, что хоть как-то связывали меня с Хандредс-Холлом: памятную медаль и коричневатый снимок, тот, что в мой первый визит подарила миссис Айрес и на котором то ли была, то ли нет моя мать. Еще костяной свисток, который в марте я оторвал с кухонной переговорной трубы — сунул в жилетный карман да так и принес домой. С тех пор вместе со всякими запонками он валялся в ящике, но теперь я его выудил и положил на тумбочку рядом с медалью и снимком. К ним я добавил ключи от парка и дома и шагреневый футляр с обручальным кольцом.