Сергей Городецкий - Страшная усадьба [Избранные рассказы]

Скомканное письмо с фирмой известного ювелира и кулон летят в лицо Прохину.

— Бриллиант поддельный? — хрипит он. — Пятьсот… двести тысяч отдал, клянусь…

Лицо его наливается кровью, он тяжело падает с кресла, высунув пол-языка между хищными зубами, одна бровь у него дергается. «Поймаю старика! — проносится у него мысль. — В кровь изобью…» и радужными буквами прыгает перед ним слово «Италия, Италия, Италия…»

Вскоре три известия промелькнули в газетах. В черной, жирной рамке извещалось, что Филипп Иванович Прохин, волею Божьей, скончался после непродолжительной, но тяжкой болезни.

В отделе происшествий, мелким шрифтом, сообщалось, что бывший когда-то известным ювелир Франческо Цимпи повесился в своем магазине от нищеты.

В городской хронике сообщалось, что в одно из крупных учреждений по оказанию помощи жертвам войны от лица, пожелавшего остаться неизвестным, поступило пожертвование в двести тысяч рублей.

О перевезении же тела княгини Агриппины Юрьевны Седых-Лютой в склеп церкви имения, когда-то ей принадлежавшего, даже не объявлялось в газетах. Но в списке убитых промелькнуло недавно имя ее сына.

Много раненых прошло через наш лазарет. Были среди них и подлинные герои, вышедшие на войну с огненной верой и незыблемой решимостью победить; были и тихие души, которым трудно было военное дело, но которые делали его с той же безропотной покорностью высшей воле, с какой они все делали в жизни. Много красивых, славных, добрых, простодушных людей мы увидели, и вдоволь могли налюбоваться многоцветной русской душой.

Но один раненый особенно нам запомнился.

Звали его Фирс.

Это был немолодой уже солдат. Говорили, что ему было под пятьдесят.

Но про это никак нельзя было сказать по его наружности.

На старинных иконах, в глуши далеких деревень встречаются такие лица — с темной кожей, с небольшими яркими глазами, внушающие необычайное доверие к себе и вообще к человеческой жизни. Глядя на них, можно видеть, к какой долгой жизни способен человек, как прочно его тело и какая стойкая его душа.

Сядет, бывало, Фирс на своей койке, подергает небольшую свою бородку, посмотрит куда-то вдаль и начнет рассказывать певучим своим голосом.

Все его рассказы начинались одинаково:

— Фирс — я, крещеные! Так меня и зовут Фирс, что значить палка волшебная, виноградной ветвью обвитая.

Очень ему нравилось значение его имени.

Объяснит он его и потом обводит всех яркими своими глазами, спрашивая:

— Неужто не дивное имя у меня? Такого имени, наверное, вы и не слыхивали. В святцы теперь народ не заглядывает. А я из-за имени своего и на войну пошел.

— Как же случилось это? Расскажи! — скажет кто-нибудь со своей койки.

И начинает свою повесть Фирс, волшебная палка:

— Доброволец я, охотник. По летам своим призыву не подлежу.

Хвастал он немного своей моложавостью и, говоря о летах своих, улыбался, показывая полный частых белых зубов.

— А по жизни своей я — бобыль. Живу на краю деревни, почитай в лесу, в посте, в работе, да тишине. Помните, ребятки, какое сухменное лето ныне выдалось? Мгла стояла над землей, дождей не было. И молить не смел народ о дожде. Знал, что бездожье это не для того, чтобы засуху сделать, а знак подать: готовьтесь, мол, бдите! Сколько пожаров лесных было! Да что лесных! Сама земля-матушка горела, как в последние времена. И вот в ту пору одолели меня сны. Сплю и сплю. Думалось сначала, что от гари это, а вышло получше. Прилег я как-то ранним вечером и уснул. И снится мне сон необыкновенный. Стою я будто на высоте. Подо мною земля лежит, и города по ней диковинные с башнями. А над моей высотой еще выше стоят высоты, белым жемчугом сверкают, а над ними само небо, и такое синее, какого в наших местах не бывает. И сходит с неба воин крылатый. В правой руке у него меч огненный, а в левой — палка волшебная, виноградной ветвью обвитая.

Я и потянись, по человечеству своему, к этой волшебной палке и говорю: «Я — Фирс». А воин крылатый отстранил палку и приблизил ко мне меч, так что я жар его на лице своем почувствовал. Такой диковинный сон мне приснился, и ничего я сначала не понял, потому что не было тогда еще войны, только мгла и гарь стояли над землей. А как объявили войну, я все и уразумел и в тот же день заявился охотником. Говорили мне люди: «Куда идешь? Старик ведь!» А я, хоть и был стар, а юнее юных себя считать мог. И вправду, в герои не вышел, а солдатом не хуже других состою.

И опять он обводил всех своим светлым взором.

— Ты — солдат хоть куда! — говорили ему раненые.

— Когда в атаку бежишь, как лев, рычишь.

А Фирс продолжал рассказывать:

— И что ж вы думаете, ребятки? Сбылся сон мой весь, как есть. Как мы взяли город Львов, как увидел я его, так и пал на землю в радости и молитве: он самый, мой город с башнями, который я во сне увидел! И сподобил же Бог меня, никудышного, города брать! Как вы думаете, братцы, тут не без перста Божия? Одно у меня горе — Перемышль без меня взяли. А все по неверию моему.

— Как по неверию?

— Ранен я был по неверию своему, из строя выбыл.

— Вера тут не при чем. Пуля — дура, не знаешь, куда ее ждать! — задумчиво заметил один солдат.

— Это ты напрасно! — укоризненно отвечал Фирс. — Молод ты, оттого и в мыслях таких. У ангела-то, которого я во сне видел, в одной руке меч был, война то есть и смерть, а в другой — палка волшебная, виноградной ветвью обвитая, то есть жизнь и спасение. Вот о ней-то я все время и думал, и никакая пуля меня не брала, по вере моей. И не время бы, да суета одолела.

— Это аэроплан-то пролетел? — спросил солдат.

— Вот он самый! Мне бы на него не смотреть, пускай себе летает, гадина с крыльями. А я не удержался. Высунулся и смотрю. И так это невиданно, что я про свое, про душевное, и думать забыл. Тут пулей меня и шибануло. Ну, да это ничего, все пройдет, опять пойду в строй. И шалишь! Больше меня пулей не возьмешь!

— Скоро поправишься! — заметил тот же солдат. — Тут хорошо в лазарете, благодать! Вылечат скоро!

— Не в леченье дело! — как бы серчая, ответил Фирс, — а опять-таки во мне самом. Хочу — заживу, хочу — помру. Я б и в луже лежа, на грязной земле, мог бы рану свою заживить. Что там перевязка! Сверху прикрыто и все. Рана снизу заживает. Ты снизу и напирай, сам, значит, от себя. Без напора не заживет. Мало ли народа умирает?