Керри Манискалко - Охота на князя Дракулу [litres]

– Sa mergem [15]. У нас мало времени.

Томас с силой втянул воздух. Он не выносил понуканий. И прежде, чем я успела вмешаться, он, чтоб ему пусто было, заговорил.

– Команды выполняют только собачонки. Им все равно больше нечего делать – только сидеть и ждать следующего приказа хозяина.

– А еще они кусаются, если их довести.

– Только не делайте вид, будто возможность провести меня под конвоем туда-сюда – это не апогей вашего жалкого дня. Лучше бы вы так присматривали за той несчастной горничной. Но нет, вы предпочитаете таскаться за мной, – сказал Томас и пригладил волосы. – Ну что ж, по крайней мере, я знаю, что я в безопасности, вампир меня не умыкнет – вы слишком заняты, восхищаясь мною. Это комплимент. Не благодарите.

Улыбка Данешти сделалась смертоносной.

– А. Я ждал этого. – Он что-то скомандовал по-румынски, и в опустевший кабинет вошло еще четверо гвардейцев. – Сопроводите мистера Крессуэлла в каземат, пусть побудет там несколько часов. Он нуждается в демонстрации румынского ospitalitate [16].

«Дорогая Уодсворт!

Я наконец-то выбрался из той сырой дыры, которую они гордо величают словом «каземат». Я сижу у себя в покоях и забавы ради созерцаю стены замка, пытаясь измерить их на глаз. Судя по подслушанным разговорам стражников, вполне возможно, что сегодняшная ночь – самый удобный вариант для нас, чтобы выбраться наружу и поискать в лесу, кого же туда прошлой ночью выволокли через туннели.

В отличие от нашего уважаемого директора я не верю, что ты все это придумала, и я опасаюсь, что мы можем преступно ошибаться насчет роли Иляны во всем этом деле. Она вполне может быть очередной жертвой, но есть лишь один способ убедиться в этом.

Если ты не получишь больше от меня никаких известий, то знай, что я уже крадусь по коридорам к твоим покоям.

Покои в башне

Camere din turn

Замок Бран

17 декабря 1888 года

Какой, однако, склонный к драматическим эффектам молодой человек! Если Томас писал записку, уже находясь в своей комнате, то это означает, что в каземате он пробыл совсем недолго. Набросав ответ, я сложила листок и добавив немного красного воска, запечатала его печатью с изображением розы, созвучной с моим вторым именем.

– Пожалуйста, отнесите это Томасу Крессуэллу.

Моя новая горничная непонимающе смотрела на меня. Я попыталась еще раз, надеясь, что мой румынский был точен. Мыслями же я была одновременно в нескольких местах. – Ва рог… дати… аста луи… Томас Крессуэлл.

– Да, домнисора.

– Спасибо. Мультумешч.

– Вам нужна помощь, чтобы приготовится ко сну?

Я глянула на свое простое платье и отрицательно покачала головой.

– Нет, спасибо. Я сама справлюсь.

Горничная кивнула, подхватила записку и засунула под крышку подноса, который держала в руках. Она вышла из покоев, а я взмолилась, чтобы она смогла доставить записку так, чтобы этого не увидели гвардейцы.

Я расхаживала по ковру в гостиной, до мельчайших подробностей прокручивая в голове все, что случилось сегодня. Убийца либо Раду, либо Иляна. Раду – потому что он разбирается в ядах. Иляна – потому что у нее была возможность подсыпать яд в еду.

Но могла ли она с ее минимальным образованием знать, как именно надо обращаться с мышьяком? И была ли возможность у Раду скормить его студентам? И все же Томас верит, что Иляна могла сама быть жертвой, что делает Раду главным подозреваемым. Но в глубине души мне что-то не давало покоя. У меня было ощущение, что каким-то образом Иляна тоже была вовлечена во все это. Но объяснить я этого не могла.

Я извлекла из сундука амазонку и бриджи, избавилась от объемистых юбок и уже в новом наряде продолжила расхаживать по комнате.

Кто еще, кроме Иляны, мог знать, что стыд за свое происхождение будет так сильно отвлекать Томаса? Как здесь кто-то мог настолько хорошо его знать, чтобы использовать это против него и помешать его обычно столь блистательному методу дедукции? Иляна могла собрать крупицы информации от Дачианы; возможно, она все время ее использовала. Я остановилась. Нет, тут что-то не то. Такую сильную любовь сложно сыграть. Что вновь возвращает меня к нашему профессору.

Сколько бы Раду ни занимался исследованиями, это не могло помочь ему разузнать личные тайны Томаса. Или, может, это простое везение, такое вот невероятное совпадение? И даже есть идея получше: может, мы вообще никак не пересекались с убийцей? Меня пробрала дрожь. Представлять себе безликого убийцу, который не только весьма искусен, но еще и удачлив, было особенно страшно.

Прошло полчаса, а от Томаса никаких вестей. Я села за письменный стол и взяла из чернильницы ручку. Я обещала отцу, что буду писать ему, и все еще не отправила ни одного нормального письма. Я посмотрела на пустой лист бумаги, не зная, что рассказать.

У меня не очень хорошо получается обсуждать убийства. Отцовское благословение и поддержка распространялись только на мою карьеру в судебной медицине. Если бы он узнал о трупе, который мы обнаружили в поезде, то немедленно вернул бы меня назад в Лондон.

Со стороны окна послышался какой-то приглушенный шум. Звук был такой, словно какое-то животное пробежало по крыше. У меня словно кровь вскипела.

Я вскочила с кресла и принялась всматриваться в заснеженный мир, заключенный во тьму. Сердце колотилось; я ожидала, что увижу смотрящее на меня мертвенно-бледное лицо с немигающими молочно-белыми глазами. Но ничего подобного не было. Похоже, с крыши свалился кусок льда или снега. Или птица искала укрытия от бури. Вздохнув, я вновь села за стол. Пуганая ворона куста боится.

Я повертела перо в пальцах, пытаясь думать о чем угодно, кроме упырей, вампиров и людей, умело обращающихся с ядами. Я почти забыла, что наступило время Рождества. Время для радости, любви и семьи. Трудно было помнить ту жизнь, что существует за пределами смерти, страха и хаоса.

Я посмотрела на фотографию отца и мамы, позволяя теплым воспоминаниям отогреть холодную, научную часть моей натуры. Мне вспомнилось, как отец просил нашего повара приготовить большую корзину лакомств, а потом играл с нами в прятки в лабиринте Торнбриара.

Тогда он часто и непринужденно смеялся. Я лишь сейчас поняла, как сильно мне не хватает той его части, что умерла вместе с мамой. Он понемногу оправлялся от безысходной бренности существования, что наступает, когда утрачиваешь часть души, но я опасалась, что сейчас, оставшись в одиночестве, он вновь пойдет по привычному пути. Я мысленно поклялась, что с этого момента буду часто ему писать, чтобы поддерживать в нем связь с жизнью. Нас обоих окружало слишком много смертей.