Ксения Хан - Хозяин теней [litres]

Но Теодор не успевает ни добраться до спальни и ванной, ни даже ступить на ненавистную лестницу – из недр лавочки доносится звонкое треньканье телефонного аппарата, от которого сотрясаются едва уцелевшие после попойки и двух суток без сна стенки его черепа.

– Ах, дьявол! – сквозь зубы ругается Теодор и добавляет, едва позволяя себе повысить голос, чтобы самому не оглохнуть: – Бен, телефон!

В лавке стоит гробовая тишина, которую, словно дрель, буравит повторный звонок. Не шумит кофемашина, на плите не кипит чайник, а Бен не отстукивает по полу привычный бодрый ритм. Значит, в это предположительное утро пятницы его нет на месте.

Самостоятельно Теодор к ненавистному аппарату не подойдет – не в таком состоянии тела и духа. Игнорируя назойливую трель, он направляется к лестнице и брезгливо морщится от каждого «дзынь!». Да, это его магазин, да, на другом конце провода могут быть покупатели, и да, Теодор сам может быть заинтересован в их предложении. Но лучше он приведет себя в порядок, чем в отборных выражениях на двух языках сразу пошлет клиентов в пешее путешествие до самого замка Пенденнис.

Когда он добирается до своей комнаты на втором этаже, оказывается, что на часах уже половина первого после полудня. Были ли у него на сегодня планы? В раздумьях Теодор проводит еще полчаса. Умывается, сбрасывает вчерашний тесный пиджак с удушающим галстуком и принимает душ.

В стерильно чистую, не считая одинокой кофейной чашки в раковине, кухню он входит уже посвежевшим, но таким же угрюмым, как и вчера. Будь здесь Бен, он бросил бы язвительную фразу насчет времяпрепровождения Теодора, обязательно приправив ее своей традиционной поучительной интонацией, – но Бен сегодня отсутствует.

Наслаждаясь полным одиночеством и тишиной – надоедливый телефон умолк после третьей попытки, – Теодор неспешно заваривает себе кофе. В джезве, как полагается, не обращая внимания на полированную кофемашину, гордо выпятившую свои глянцевые бока.

Постепенно стойкий аромат кофе заполняет собой всю маленькую кухню, и из мыслей Теодора улетучивается запах, что встретил его сразу после пробуждения и с тех пор щекотал нервы, как позабытое событие давнего прошлого, о котором напомнило мимолетное дежавю.

Теодор переливает густой напиток в тонкую фарфоровую чашечку и отмахивается от тревожных мыслей. По поверхности полумесяцем растекается кремовая пенка.

На газовой плите поджаривается тост и пара кусочков вчерашнего бекона, в открытое окно призывно задувает прохладный ветер с гавани. Теодор наблюдает за проезжающими по дороге редкими машинами и делает первый глоток танзанийского кофе.

– Мерзость, – недовольно цедит он, сплевывает в раковину и выливает туда же пропахший мешковиной напиток. Качественных поставок с Килиманджаро не было уже три месяца, и это начинает его беспокоить: пить кенийскую подделку, пусть и по словам Бена, «весьма недурную», он не станет. А без кофе каждое его утро превратится в отвратительное бесцветное продолжение жизни.

Он хватает с полки ямайский «Блю Маунтин» [3]. Рано или поздно Бен заметит, что кто-то таскает из его запасов, но сейчас Теодору наплевать на злость друга. Ему нужен кофе, а бурда из кофемашины его не устраивает. Так что он ставит джезву на плиту второй раз и сосредотачивается на варке, позволяя тягучим мыслям спускаться по воронке воспоминаний вчерашнего длинного дня.

Минувшая ночь помогла ему расставить акценты: пригрезившаяся девица была не более чем больной фантазией уставшего подсознания, выглядела совсем не так, как Клеменс, хоть и взяла на себя некоторую наглость носить ее имя. Тем не менее с той самой Клеменс ее ничто не роднило, если Теодор хоть сколько-нибудь разбирался в наследовании фамилий. Дочь Генри Карлайла может зваться только Клеменс Карлайл, а эта семья, если верить слухам, никогда ирландской не считалась.

Значит, вчерашняя девица знакомой ему показалась только из-за имени, ни больше ни меньше.

Четвертый по счету звонок телефона застает его уже в зале, сидящим за трехногим кофейным столиком из темного дерева. Теодор с огромным неудовольствием отставляет в сторону чашку. Где Бен, когда он так нужен? Телефон разрывается все утро!

– Антикварная лавка «Паттерсон и Хьюз», – отвечает он, безуспешно пытаясь сделать это приветливо. – Если вы по поводу французского сервиза, то мой ответ не изменился: я не буду продавать его по частям!

На другом конце провода хрипло смеются.

– О вашем дружелюбии можно слагать легенды, мистер Атлас, – раздается мягкий мужской голос.

Теодор недоуменно прерывает свою горячую речь.

– Это Генри Карлайл, – поясняет трубка. – Простите, я набираю вас уже полдня и, видимо, не вовремя.

– Нет, я… – Теодор трет переносицу и вздыхает. – Я не люблю телефоны. Надеялся, что вам надоест названивать, и вы бросите эту затею.

Генри Карлайл снова смеется.

– Прошу прощения, мистер Атлас! – говорит он радостно. – Я не думал, что потревожу вас настолько сильно.

– По вашему голосу этого не скажешь, – замечает Теодор. И добавляет, мысленно надеясь, что Карлайл оставит его в покое: – Бен гораздо более приятный собеседник.

– Понимаю. Но я хотел поговорить именно с вами.

Надежды Теодора рушатся, как уже упомянутая крепостная стена замка Пенденнис. Сейчас он с радостью отправил бы к ней и смотрителя галереи, но правила приличия диктуют другое.

– Хорошо, – отвечает он. – Телефонные разговоры мне тоже не нравятся, так что будет лучше, если вы приедете в лавку. Или в бар на Камбэлтаун-уэй. В пять вечера.

Генри снова хмыкает, и Теодор раздражается еще больше. Наставительный голос Бена в голове сердито цедит: «Будь вежливым, Теодор! Это не какой-то сноб с выставки, это смотритель художественной галереи, с которым тебе нужно считаться».

– Простите, мистер Атлас. Но я бы хотел пригласить вас в свой дом на частную беседу.

– Что?

– Сегодня, в шесть часов. Это недолгий разговор, и, если вы никуда не спешите, я приглашаю вас на ужин.

Теодор не знает, диктуют ли правила приличия согласиться на эту встречу, но откровенно послать с таким предложением Генри Карлайла он не может. В конце концов, вечерняя беседа в гостях, увы, не считается преступлением, иначе Атлас давно отправил бы к фоморовым чертям всех без исключения дружелюбных англичан города.

– Мистер Атлас? Будем только я, вы и моя дочь. Никого лишнего.

Все хуже и хуже. Теодор скрипит зубами и тут же спохватывается, надеясь, что по телефону его состояние не передается.

– Я слышу вас, Генри. Хорошо, если вы так настаиваете…

– Да, я настаиваю, мистер Атлас, – говорит Генри чуть резче, чем того требует ситуация. И интригует еще больше. – Пенроуз-роуд, дом сорок восемь. В шесть.