Ксения Хан - Хозяин теней [litres]

– Ты проецируешь на меня свои возрастные комплексы? Святая Морриган, Элиз, ты всегда была выше этого!

– И все такой же сквернослов… – задумчиво тянет она. – Нисколько не изменился.

Нужно срочно сменить тему, но Теодор растерян и сбит с толку. Совсем не Элоизу Вебер он ожидал увидеть сегодняшним вечером. Тем не менее, она сидит перед ним, постаревшая на два десятка лет, и кажется ему совсем чужой.

Теодор больше не испытывает к ней влечения. Теперь она – еще один призрак, еще одно сожаление в бесконечной цепочке себе подобных.

Элоиза, не замечая его помутневшего взгляда, качает головой. На висках ее белеет седина, отчего-то не замаскированная ни накладными прядями, ни краской для волос. Миссис Давернпорт с гордостью, должно быть, носит свой возраст, вот только сейчас, встретившись со своим прошлым в лице Теодора, смеется над ним.

Атлас думает, что понять женщин ему не поможет ни двухсотлетний опыт, ни ведьмовское проклятие, ни даже магия. Элоиза улыбается, прикасаясь пальцами, затянутыми в перчатку, к его плечу.

– Я уже и не думала, что мы свидимся. Я помню тебя уплывающим в Америку столько лет назад, что точной цифры уже и не назову… Не ты ли говорил, что останешься жить там и там же умрешь?

Теодор хмыкает, скрывая разочарование, и отвечает, не поворачивая головы:

– Как видишь, умереть посреди какого-нибудь захудалого штата у меня не получилось. А ты говорила, что никогда не выйдешь замуж и не заведешь детей.

– Да, говорила, – кивает Элоиза и вздыхает. – Дети так и не появились. Только еще одна тема для жалких разговоров ни о чем, когда мать наведывается к нам с мужем на чай.

– Миссис Вебер все еще жива? – усмехается он.

– Побойся Господа, Теодор! Живее всех живых!

– Отчего я не удивлен? Она всегда казалась мне боевой старушкой.

Элоиза смеется, прикрывая рот рукой с массивным кольцом, на камне которого выгравирован фамильный герб ее семьи. У Теодора в память об их встречах остались запонки с таким же отличительным знаком, которые молодая Элиз стащила из сундучка своей матери и вручила ему перед отплытием в Америку. Тогда они в самом деле считали, что больше не увидятся.

– Странным образом идет время, согласись? – заявляет она вдруг с прежней колкостью. Теодор смотрит на нее и едва заметно кивает. – Вот мы – случайно пересеклись и снова впали в воспоминания, тревожить которые я бы не стала ни под каким предлогом. Ты, как и прежде, вызываешь во мне странное желание ностальгировать.

– Это не я, – вздыхает он. – Это всего лишь момент .

– Неправда… Но ты ведь никогда не признавался и не признаешься, что в тебе живет какая-то магия, раз ты до сих пор покоряешь сердца молодых девиц. Твоя спутница… – Элоиза хитро подмигивает растерявшемуся Теодору и хитро же улыбается. – Я заметила вас немного раньше, чем решилась подойти. Ох, негодник, тебе должно быть стыдно увиваться за столь юными особами! Только отчего мне кажется, что и ей ты откажешь?

Она говорит, наполняя слова старыми обидами, а быть может, и колкостями, которых не растратила и хотела адресовать именно Теодору. Он улыбается, думая, что ничто не способно ее изменить. Ни замужество, ни время, ни влияние благородного общества, от которого сам Теодор сбежал, едва лишь почувствовал, как оно затягивает его в свои сети.

– Я всего лишь сопровождаю ее, Элиз. Как ты верно заметила, мне уже поздновато клеить столь взбалмошных барышень.

– Взбалмошная барышня – дочь смотрителя художественной галереи, и я на твоем месте была бы поаккуратнее. Говорят, у ее матери хватка железной леди, а улыбка Моны Лизы, и такая, если потребуется, охомутает тебя в два счета. Я слышала, она выставляет свою дочь на выданье французскому обществу, но пока что в этом не преуспела. Не удивлюсь, если юная мисс Карлайл попросту сбежала из-под опеки своей маман.

Изумрудное платье Клеменс будто нарочно мелькает в толпе гостей и растворяется.

– Что ж, тогда мне понятен ее живой интерес, – не преминув съязвить, тянет Теодор. – Эта девица, Элиз, буквально свалилась мне на голову и требует от меня экскурсов в историю, словно я нанимался в персональные репетиторы. У нынешнего поколения нет ни малейшего понятия о личных границах!

Элоиза качает головой и украдкой усмехается. Время стирает многое, но привычки человека остаются прежними: Теодор Атлас, как и был, остался угрюмым брюзгой, и даже внешне не изменился, как ни старается миссис Давернпорт увидеть в нем отпечаток десятков лет.

– А к позеру Стрэйдланду она тебя привела ради просветительских целей? – кидает она ответную колкость. Теодор с видимым неудовольствием кривит губы. – Ах, Тео, не умеешь ты врать и никогда не умел.

– И не пытался научиться.

Элоиза тут же кивает. Безумные рассказы этого человека, даже несмотря на их явный вымысел, всегда были похожи на правду: то, с каким вниманием к деталям подходил Теодор к своим фантазиям, в молодости поражало воображение юной мисс Вебер. Быть может, поэтому она прощалась с ним с куда бо́льшей неохотой, чем могла себе позволить.

– Ты по-прежнему представляешься бессмертным и меняешь имя раз в двадцать лет? – улыбается Элоиза, и Теодор серьезно кивает. Разумеется.

– Я и есть бессмертный, Элиз, – с наигранной обидой говорит он. – Думал, ты поняла это за столько-то лет знакомства.

Она смеется, и Теодор слышит в ее смехе новые нотки. Прожитые ею годы оставили отпечатки в бороздках морщин возле глаз и губ, и в ее голосе: теперь он звучит ниже, многослойнее, в нем слышится грусть, даже когда Элоиза улыбается. Теодор отворачивается. Судьба зря предоставила ему эту встречу. Она – насмешка, а не дар.

Все стареют и умирают, Теодор Атлас. Все, кого ты любил, к кому был привязан и кем дорожил. Они тают и растворяются в бесчисленных годах, рок отбирает у тебя каждого, с кем сводит на твоем бесконечном пути. Рядом с тобой остаются только два неизменных спутника: смерть и сожаление.

Иногда Теодор ловит себя на мысли, что проклятие, которым наделила его судьба, слишком жестоко даже для такого грешника, как он. Невольная слабость.

– Мне пора, Элиз, – вздыхает он и встает, чтобы у нее не было времени остановить его и увлечь разговором, который, кажется, и не прекращался с момента их последней встречи.

– Снова сбегаешь, – не спрашивает, а утверждает Элоиза. Она тоже поднимается, откидывает со лба выбившуюся из высокого пучка прядь волос и несвойственным даме ее возраста жестом кокетливо поправляет рукав шелкового платья.

– К сожалению, ты застала меня в неподходящий момент, моя дорогая, – неохотно говорит Теодор. – Я должен идти.

Элоиза прикрывает глаза, в которых прячется хитрая искорка.