Ксения Хан - Хозяин теней [litres]

Наверху что-то грохочет, гремят тяжелые шаги. В потолке открывается деревянный люк. Звучит одно только слово:

– Пора.

Боль одолевает такая, будто на нем не одна глубокая рана, а сотни. Тело горит, как в огне. Его кинули в костер и сожгли под одобряющие крики толпы?

Вряд ли он хоть когда-то испытывал страдания, схожие с теми, что обрушились на него в августовскую ночь 1800 года, но сейчас вдруг кажется, что все, происходящее теперь, отзывается в нем гораздо сильнее.

Чертов ублюдок Палмер. Его удар пришелся на старый незаживающий шрам, в излом ребер, всегда срастающихся неправильно. В самое слабое его место.

Как знал, куда бить, гаденыш.

– Ты больной, – припечатывает Клеменс, утирая пот. Или это слезы блестят у нее на щеках? – Я не стану этого делать, я не врач.

Ее смартфон Теодор затолкал под кресло, но если вдруг она решится позвонить по городскому, он не успеет ее остановить. До телефонной трубки – десяток футов. Клеменс в два прыжка одолеет это расстояние, а вот Теодор не сможет сделать и шагу.

– Послушай…

– Не проси о таком! – взвизгивает она. Даже в теплом свете ламп ее лицо бледнее самой луны. Фокусироваться на нем все сложнее: реальность растекается, точно вода, мутнеет и гаснет, становится незначительной. Он уже потерял достаточно крови, чтобы понимать: забытье близко, а в нем, как в темном омуте, уже поджидают прошлые страхи и ужасы.

Крики горожан ирландского городка. Душная ночь, пылающий в центре площади костер. Ведьма, ведьма! Он вновь увидит все это сквозь оконную решетку и будет биться в истерике и метаться по иссушенному засухой погребу. И выть, словно пес.

– Клеменс, – с трудом выговаривая ее имя, цедит Теодор. – Кроме тебя я никого не могу просить о помощи. Ты это понимаешь?

Она замирает и, всхлипнув, прижимает руку ко рту. На миг вынырнув из щупалец мрака, он видит, что у нее дрожат пальцы.

– Ты меня понимаешь?

Клеменс. Бледная девушка со строгим взглядом, целеустремленная упрямица, острая на язык. У нее русые волосы, смугловатая кожа, серо-зеленые глаза. Она не похожа на Клементину. Ни взглядом, ни жестом.

За что высшие силы послали ее Теодору? У судьбы странное чувство юмора.

– Клеменс, послушай, – шепчет он. – Я не умру. Слышишь меня? Я не умираю, я уже говорил тебе. Но ты должна спасти меня от мучений. – Она морщится, мотает головой. Не понимает. – Вытащи из меня этот чертов нож.

По холодеющим пальцам рук и ног, по ознобу, пробирающему до костей, он знает, что потерял литр крови. Прижатый к открытой ране старый плед уже насквозь пропитался ею, и она не останавливается. Если извлечь лезвие, рана не закроется, но от потери крови он не умрет – такое уже случилось однажды и не убило его.

– Одному мне не справиться, – говорит Теодор. – Клеменс. Пожалуйста.

Она судорожно вздыхает и поджимает губы.

– Хорошо, – кивает она. И добавляет, будто себе: – Окажись бессмертным, Теодор, иначе…

Он облегченно закрывает глаза. Голову тут же наводняют все видения прошлого разом – боль, крики, дым, стертые запястья рук, запах гари – так что приходится вытаскивать себя из их тягучего омута.

– Что мне делать? – спрашивает Клеменс. Ее бледное лицо маячит перед Теодором, голос помогает не свалиться в обморок. Он медленно съезжает на пол.

– В коробке поищи. Скальпель и ножницы. И пинцет.

Клеменс гремит металлическими инструментами Бена. Звук, как ни странно, не отрезвляет, а делает только хуже: вместе с дребезжащим лязгом дрожит и зал магазина, и подсвечники, канделябры, статуэтки на полках, чернильницы, даже трость с позолоченной стальной головой льва.

– Я не умею резать людей, – всхлипывает Клеменс. Теодор вымученно улыбается.

– Тебе и не надо.

Он отнимает руку с зажатым промокшим пледом и отбрасывает его в сторону. Кровь вокруг раны подсохла бурым пятном, и он думает, что это пугает ее куда сильнее скальпеля в руке. Она сжимает его с такой силой, что синеют костяшки пальцев.

– Только один надрез, – говорит Атлас.

Проси он мягким, бархатным голосом, это все равно бы не помогло. Поэтому Теодор даже не пытается. Короткие отрывистые фразы звучат приказами, но ведь она не военная медсестра – она вообще не медсестра, чтобы творить нечто подобное.

– Только вытащить лезвие? – заикаясь, спрашивает она. – А зашивать…

– Не нужно. Само срастется.

Если раньше Теодор и казался ей сумасшедшим, то теперь в ее глазах он попросту идиот. Но Клеменс слишком занята, чтобы обращать внимание на его глупые речи.

– А вдруг заражение, – бормочет она и поднимает на него заплаканные глаза. – Есть спирт?

Если бы у него хватило сил, он бы рассмеялся. Но получается только слабый выдох:

– В письменном столе у входа. В нижнем ящике.

Клеменс кивает и вскакивает на ноги. Сквозь глухой стук крови в ушах Теодор слышит топот ее легких ног. Она пробегает мимо телефонного аппарата, с которого могла бы позвонить в «скорую». Гремит ящиками стола. Чертыхается, ругается по-французски. И возвращается обратно – не обращая внимания на телефон.

Умная девочка.

– Будет больно, – говорит Клеменс, садясь перед ним с бутылкой виски в одной руке и скальпелем – в другой. Теодор кивает. Можно, Клеменс. Тебе можно.

Она вздыхает, откупоривает бутылку зубами, как капитан замшелого пиратского судна, кидает пробку на пол, и та закатывается под кресло. Теодор едва заметно кивает. Клеменс, вздохнув, щедро поливает рану виски.

Боль обжигает. Атлас стонет – и с облегчением замечает, как голова проясняется и крики горожан, эхом звучащие в подсознании, затихают. Становится легче дышать.

– Плесни на скальпель, – выдыхает Теодор. Клеменс послушно обливает инструмент, замирает, словно о чем-то вспомнив, и вдруг, целуя горлышко бутылки, делает несколько быстрых глотков.

Смех раздирает ему грудную клетку.

– Правильно, – кашляя, говорит он. – А теперь – режь.

Чтобы вытащить лезвие, одного надреза не хватит. Они оба это понимают, но Клеменс все равно молча смотрит ему в лицо и боится опустить взгляд ниже.

– Давай, – подбадривает Теодор. – Это не страшно.

– Будет больно, – повторяет Клеменс.

– Да, но это ничего не значит. Я привык к боли.

Зажатый в ее руке скальпель дрожит все сильнее. Клеменс закрывает глаза, отворачивается, мотает головой. Тяжело и глубоко дышит.

– Пожалуйста , Клеменс, – говорит Теодор. Кровь шумит в ушах и вновь перерастает в гул – это грохочет ночная площадь маленького Трали, ведьму ведут на костер.

Под ропот горожан – недовольных, сердитых, злых – из погреба паба «Кабаний рог» выводят сперва Нессу. Бледную, уже почти неживую и молчаливую. Она прячет глаза от людей, с которыми делила порой еду и воду, которым помогала в трудную минуту, носила в город целебные травы, способные прогнать хворь. Только они обо всем позабыли, едва им предоставился повод свалить все беды этого лета на беззащитную женщину.