Ричард Бэккер - Нечестивый Консульт

У мужей Ордалии не было времени удивляться — его едва хватило, чтобы подняться на ноги. Следом за порождённой ударной волной прозрачностью явилась буря — настоящий ливень из поднятого в воздух песка и мелких камней, забивавший им глотки и коловший глаза. Они одурело трясли головами, издавая хриплые крики и кашель, вытирали носы или хлопали себя по ушам. И всё же, один за другим сыны человеческие, с трудом осматриваясь сквозь завесы пыли, видели, что Великая Ордалия, в сущности, осталась невредимой, в то время как Орда тяжело ранена. Князь Инрилил аб Синганджехои поднял взгляд на своего Святого Аспект-Императора, стоявшего в вышине, на ранее облюбованной Копьеносцем площадке, и издал вопль безумного, необузданного торжества.

И все, оставшиеся в живых, воины Кругораспятия присоединились к нему.

Ранняя осень, 20 год Новой Империи (4132, Год Бивня), Голготтерат.

Катаклизм — золотой и ошеломляющий.

Бренчание и стук падающих обломков превратились в шипение песчаного ливня.

Потрясённая тишина…

По террасам Забытья, вдоль скалящихся золотыми клыками стен и на выступающих над ними высотах воины Кругораспятия, кашляя, поднимались на ноги, и, щурясь, вглядывались в последствия катастрофы. Склонённый Рог, словно бедренная кость лежал поперёк равнины Шигогли вереницей разобщённых цилиндров, частью смявшихся, а частью удивительным образом совершенно невредимых и разделённых огромными обручами — лишённые оболочки секции, которые, даже теперь, невзирая на случившееся с ними бедствие, размером превосходили высоту гор Окклюзии. Дохлые шранки окружали руины чудовищным клубком спутанных тел, образуя громадную кайму, совершенно лишённую цвета из-за осевшей пыли.

Постепенно приходило понимание.

Крики триумфа прокатились по высотам Голготтерата, в какой-то миг слившись в единый, гремящий рёв. Все как один, мужи Ордалии обратили взоры к своему Наисвятейшему Аспект-Императору, стоявшему на площадке Копьеносца там — в вышине. Голоса их дрожали сразу и от неверия в случившееся и от обожания. Ответствуя им, овеваемый ветром Анасуримбор Келлхус воздел над головой сверкающие хитросплетения Копья.

Исполнившись преклонения, мужи Ордалии ликующе взвыли и зарыдали.

И тут многие из них, задохнувшись от непонимания, увидели камень, летящий вниз вдоль всей протяжённости Высокого Рога. Святой Аспект-Император взглянул вверх…

С шумом и треском столкнувшись с незримыми сферами Оберегов, гранитный булыжник раскололся, разлетевшись увядающим соцветьем обломков. Воины Кругораспятия закричали: некоторые, увидев инхоройский ужас, стремительно падающий с небес, а затем, будто воробей, упорхнувший куда-то; некоторые, увидев, как Аспект-Император отвесно, словно выскользнувшая из срезанного кошелька монета, упал с площадки лишь для того, чтобы раствориться в небытии колдовского света; а некоторые, увидев, как низверглось в пустоту Копьё, потянувшее за собою верёвку, прикреплённую к какому-то металлическому сундуку…

Бормочущий шум пронёсся над огромным блюдом Шигогли — злобный, неразборчивый ропот. Воины Кругораспятия обратили взоры к забитым мерзкими толпами лигам окружающих Голготтерат пустошей — к сим бледным и алчущим миллионам. Звук, подобный стучанью зубов, взвился до самых небес — словно мириады змей, загромыхали вдруг своими погремушками. А затем вновь раздалось безумное завывание — похоть, скрученная воедино с ненавистью и голодной яростью и изливающаяся вовне заунывным кошачьим концертом…

Лорды Ордалии изо всех сил ревели, раздавая приказы.

Изломанный силуэт Голготтерата проступал перед троицей немощных беглецов.

— Поднимайтесь… — прохрипел старый волшебник, с присвистом дыша и размазывая слюну по ладоням и коленям — впрочем, также как и остальные. Из-за болезненного звона в ушах он едва слышал собственный голос. — Поднимайтесь! Скорее!

На него опустилась тень. Взглянув вверх, он увидел Мимару, загораживающую своим телом окуренный пылью солнечный диск и протягивающую ему руку. Эсменет уже заставила себя подняться на ноги, лицо её было пустым и белым как мел. Старый волшебник схватил беременную девушку за запястье.

Троица беглецов стояла, глядя как дали постепенно освобождаются от пыли.

— Нам необходимо двигаться дальше… — пробормотал Ахкеймион.

Никто из них даже не шевельнулся.

— А это вообще возможно? — безучастно произнесла Эсменет.

Ахкеймиону не хватило дыхания, чтобы ответить. Ему едва хватало дыхания, чтобы смотреть и постигать…

В своё время Айенсис удивительно точно подметил, что душа способна всё, что угодно, сделать символом для чего-то совершено иного — что все человеческие знаки произвольны. Даже если речь идёт о колдовстве, утверждал он, важны лишь смыслы — значения. Но некоторые символы, как было известно Ахкеймиону, неотличимы от их значения. Некоторые символы властвуют над тобой, другие же к чему-то побуждают — и не в силу своего значения, а в силу своего совершенства.

Меч — один из таких символов. Также как и щит, или же Кругораспятие…

Пыль, подобно песку, брошенному в колыхающиеся воды, оседала, открывая взору детали и предметы, кажущиеся голыми из-за контраста между сверкающим на их поверхностях солнцем и сумрачностью воздвигающейся позади них Пелены. Голготтерат лежал перед ними, словно череп какого-то чудовищно громадного зверя, наполовину занесённый песком — так, что наружу торчал лишь его огромный рог…

Один Рог.

Адепты Завета много из чего творили себе идолов, ибо дело их всегда было отчаянным, а люди отчаявшиеся всегда стремятся связать свои надежды с чем-то более осязаемым. Но Рога Голготтерата были единственным идолом, пред ликом которого они постоянно молились. Ибо он всегда был там — тень, павшая на изгиб целого мира, зримая краешком каждого взгляда и терзающая всякий пристальный взор вне зависимости от того, был ли он брошен по поводу тривиальному или же эпическому, память об ужасе ставшая ужасом — зловещий монумент самому себе.

Символ кошмара, сам бывший воплощённым кошмаром — чистым и абсолютным.

И ныне сей идол был сокрушён …

Это зрелище отняло у него дыхание. Расколовшийся на куски, размером с горы, Склонённый Рог, лежал на равнине цепочкой бочкообразных руин, сияя золотом в солнечном свете, подобно кучке выброшенных в грязь и растоптанных церемониальных повязок. Глаза его жгло и кололо — дождь из песка. Он почувствовал приступ головокружения, заставивший его пошатнуться — странное побуждение как-то подправить открывавшийся ему вид, изменив положение тела — словно наклон головы или некоторый подъём каким-то образом могли помочь вернуть оба Рога.