Ричард Бэккер - Нечестивый Консульт

Она уже вглядывалась в дали, изучая горизонт, и он опасливо затаил дыхание.

— Вон там! — крикнула она, указывая на восток. Проследив за её жестом, он увидел какое-то поблёскивающее мерцание, как будто там, вдали, была обильнорассыпана стеклянная крошка. Уверовавший король Сакарпа тихонько выругался, только сейчас осознав, что соединившая их с Сервой идиллия едва ли переживёт возвращение любовников к Святому Аспект-Императору и его Великой Ордалии.

Следующие несколько страж они тащились за своими удлинившимися тенями, Серва безмолвствовала, казалось целиком поглощенная целью их пути, Сорвил же, щурясь, всматривался вдаль, силясь понять, что это всё же за пятнышки и что они там делают. Однако же, множество опасностей и угроз, с которыми ему ещё предстояло столкнуться, без конца подсовывало ему вопросы совершенно иные. Что ему следует сказать Цоронге? А Ужасная Матерь — неужели она просто ждёт, всего лишь выбирая момент, когда стоит покарать его за предательство? Отнимет ли она свой дар прямо перед неумолимым взором Святого Аспект-Императора? Он только начал всерьез задумываться над виднеющимися впереди очертаниями, когда понял, что Серва не столько не замечает его, на что-то отвлёкшись, сколько осознанно отказывается ему отвечать.

Причина такого положения вещей сделалась очевидной, когда они наткнулись на первые окровавленные тела — на кариотийцев, судя по их виду. Отрезанные головы были водружены прямо им на промежность…

Человеческие головы.

Теперь уже Серва помогла ему подняться на ноги. В оцепенении он последовал за ней, ступая мимо сцен, исполненных плотоядной истомы и багровеющего уничижения. Челюсть его отвисла. Сорвил понял, что ему сейчас следовало бы бесноваться и вопить от ужаса, но всё, что он сумел сделать, так это укрыться во мраке намеренного непонимания.

Как? Как подобное могло произойти? Казалось, только вчера они оставили воинство мрачных и набожных людей, Великую Ордалию, которая не столько шла, сколько шествовала, воздев над своими рядами множество знамён, священных символов и знаков, и, храня жесткую дисциплину, сумела преодолеть невообразимые расстояния. А теперь, вернувшись, они обнаружили…

Мерзость.

Каждый следующий шаг давался без усилий, будто что-то подталкивало его в спину. Он вглядывался в открывшуюся картину, даже когда душа его отвратила прочь взор свой, и, наконец, увидел их — собравшихся, словно пирующие на разодранных мертвецах, возящиеся и ковыряющиеся в их ранах стервятники…скопища людей со спутанными волосами, с неухоженными и взъерошенными бородами, одетых в ржавые, перемазанные кровью и грязью доспехи. Людей вновь и вновь раскачивающихся над изуродованными телами и творящих с ними вещи…вещи слишком ужасные, чтобы вообще быть…возможными, не то, что увиденными. Сорвилу показалось, что он узнал лица некоторых из них, но он не нашёл в себе сил вспоминать имена, да и не желал осквернять их уподоблением существам, представшим сейчас его взору. Нутро его щекотало, будто там, выпустив когти, обосновалась кошка. К горлу подступила тошнота и его тут же вырвало. Только после этого, мучаясь жжением во рту и кашлем, он почувствовал, что ужас, наконец, пробрал его до кончиков пальцев — а вместе с ужасом пришло и ощущение своего рода безумного нравственного надругательства, чувство отвращения, настолько абсолютного, что это причиняло ему физические страдания…

Даже Серва побелела, несмотря на свойственное скорее ящерицам равнодушие, которым её одарила дунианская кровь. Даже свайяльская гранд-дама шла, неотрывно всматриваясь в благословенную даль, мертвенно-бледная и трясущаяся.

Множество лиц, оборачивались к ним, когда путники проходили мимо — окровавленные бороды, какая-то странная недоверчивость, застывшая в глазах, опухшие рты, распахнутые в криках блаженства. Взгляд Сорвила зацепился за неопрятного айнонца, положившего себе на колени голову и плечи мертвеца. Он наблюдал как воин, нависнув над трупом, запечатлел долгий, ужасающий поцелуй на бездыханных устах…а затем вцепился зубами в нижнюю губу погибшего, дёргая и терзая её со свирепостью дерущегося пса.

Сумасшествие. Непотребство, с подобным которому ему никогда ещё не доводилось сталкиваться.

Это место… Где не было следов, а значит и троп, которых можно держаться.

Тень коснулась его взгляда, едва заметное пятнышко, подобное скользящему по поверхности мёртвой равнины чёрному лоскуту. Он глянул вверх и увидел кружащего аиста — белого и непорочного. Увидел там, где должны бы были парить одни лишь стервятники.

Да…шепнуло что-то. Будто бы он всё это время знал.

— Вспомни, — сказала Серва, — о месте, куда мы направляемся…

Он повернулся, чтобы посмотреть в ту сторону, куда она указала кивком, и увидел Голготтерат — огромного золотого идола, что по её мнению мог каким-то образом сделать этот кошмар воистину праведным и святым…

— Отец понял это… — продолжала Серва, однако, он был практически уверен, что она говорит всё это лишь для того, чтобы укрепить собственную решимость, — Отец знал. Он догадался, что так и должно случиться.

— Так? — вскричал Сорвил, — Так?

Какая-то его часть рассчитывала, что его тон будет ей упрёком, чем-то вроде пощёчины, но она уже вернулась к прежним своим непримиримым повадкам. И это ему придётся вздрагивать.

Как и всегда.

— Кратчайший Путь, — сказала имперская принцесса.

Он продолжал следовать за ней, хоть и подозревал, что она просто бесцельно блуждает. Они пробирались меж биваков, разбитых вокруг тлеющих ям, забитых изувеченной плотью. Шли мимо людей, поедающих что-то. Мимо людей, лежащих в непристойно-сладкой истоме в обнимку с осквернёнными ими трупами так, будто они же сами и соблазнили их. И мимо людей, бешено улюлюкающих, разжигая и раззадоривая неистовую ярость сородичей, целыми шайками набрасывающихся на своих жертв. Равнина оглашалась множеством звуков, но голоса были столь разными по тональности и тембру — от рычаний до визгов (ибо некоторые из жертв были всё ещё живы) — что разделяющее их безмолвие словно бы царило над всем, делая эту какофонию ещё более безумной и разноречивой. Зловоние было настолько невыносимым, что он дышал сквозь сжатые губы.

Эта мысль пришла к нему сама по себе — незваной, непрошеной. Он демон…

Сифранг.

И тут Серва сказала:

— Хорошо, что ты веришь.

«Несмотря ни на что» — добавил её ледяной взгляд.

Невзирая. Даже. На это.

Он не верил. Но его также нельзя было назвать и неверующим. Он колебался, качаясь из стороны в сторону под влиянием чужих речей и увещеваний. Порспариан. Эскелес. Цоронга. Ойранал…а теперь и вот эта женщина. Он метался от убеждения к убеждению — хуже придворного шута!