Джон Коннолли - Музыка ночи [litres]

– У них наводка была? – полюбопытствовал Тенделл.

– Наугад ловили, как на рыбалке, – фыркнул Уоллес. – У них в городишке Хоулотон, который в штате Мэн, есть контора. Там здоровая карта на стене висит, и они на ней, стало быть, выбирают квадраты, шерстят их и потом помечают.

– Карта, значит? – переспросил Тенделл.

– Ага. Всем на обозрение, если ума хватает смотреть.

– Кто-то, наверно, и посматривает.

– Еще бы!

– И умник какой-нибудь мотает на ус. Ушки на макушке, любой скрип слышит.

– Дураку понятно.

Тенделл подмигнул:

– При таких ушках да усах ищейки, небось, много чего при обысках находят.

– Ага, – улыбнулся Уоллес.

Бутылка опустела наполовину. Райбер свесил подбородок на грудь и мирно похрапывал. Клевали носами и Конлон с Марксом. Блюм прихлебывал из жестяной кружки кофе, в глазах у него плясали красноватые блики огня.

За окном продолжали падать косматые клочья снега.

– Ты как думаешь, Эрл, надолго эта дуроверть? – спросил Тенделл.

Уоллес поднял глаза к потолку, как будто сквозь него мог видеть небо.

– На ночку, не дольше, – ответил он. – А утречком можно будет ехать. Я дорогу расчищу, если надо, то к трассе подтяну. А дальше сами выбирайтесь.

– Спасибо тебе.

Уоллес встал и потянулся.

– Ну я на боковую. Завтра для желающих бекон, остальным – каша. Дровишек в огонь подкиньте, чтобы печка не остыла.

Он посмотрел на Блюма.

– И еще, – добавил хозяин. – С вас – бутылка дополнительно.

Блюм прищурился.

– Тебе заплачено, как договаривались, – пробормотал он.

– Мне она не нужна. Оставите ее снаружи, у забора.

Блюм нахмурился.

– Ты вообще о чем?

– Нынче полнолуние, хотя из-за снега вам не видно, – сказал Уоллес. – А в лесу всякое погуливает. И жить, и нежить. Бутылка ее благополучно мимо и пронесет.

– Ладно, – пообещал старику Тенделл.

– Че за ересь? – вскинулся Блюм.

– Поверье, – пояснил Тенделл. – Старое. Я сам разберусь. Ты даже в голову не бери.

– Щас, не бери. – Блюм указал на стену, за которой находился амбар. – Мы тебе дали товар Царя Соломона! Дэн Кэрролл доставку, может, и обеспечил, но деньги-то вложены Царя. Я уж молчал, когда ты отдавал ему ящик, потому как это из твоей доли, как и бутылка, которую вы откупорили. Но чтобы из-за дурацкой сказки еще одну в лес выкидывать!.. Нет, такого беспредела я не допущу.

– Но расходы-то ведь на мне, – терпеливо проговорил Тенделл. – Я сам все сделаю.

– Нет! – строптиво, уже с воинственностью в голосе воскликнул Уоллес. Он кивнул в сторону Блюма: – Пусть подношение сделает он. Если виски принадлежит Соломону, а он – его человек, то это должно быть из Соломоновой доли, понятно?

– Хватит, Эрл, – просительно поглядел на него Тенделл.

– Нет уж! Если он не заплатит, тогда уматывайте все к чертовой матери из моего дома и с моей земли. Машины без оплаты оставаться здесь не могут.

– Что за глупые шутки! – развел руками Блюм.

– Никакие не шутки, – произнес Уоллес непререкаемым тоном. – Выбор за тобой. Заплати лесу, или скатертью дорога.

Блюм, изумленно покачивая головой, встал со стула и начал застегивать пальто. Внезапно его правая рука тяжело саданула старика в живот. Никто и вскинуться не успел, как Блюм вторым ударом в голову сшиб его на пол и стал пинать лежачего. Тендел опомнился и отпихнул Блюма. Тот запнулся об стул, но устоял. Он собирался накинуться на Тенделла, но проснувшийся от шума Райбер преградил ему дорогу.

Тенделл встревожено оглядывал Уоллеса.

– Эрл, ты в порядке?

У того ртом шла кровь, но он был в сознании.

– Эрл, как ты?

Уоллес промычал что-то невнятное. Тенделл собрался было укорить Блюма и вдруг увидел в его руке «кольт». Стылые глаза-оловяшки горели яростью. Райбер оказался безоружен и вскинул руки, поглядывая на Тенделла: мол, что будем делать?

– Вы знаете, кто я? – возгласил Блюм. – Я – Мордухай Блюм, человек Царя Соломона. Когда говорю я, говорит он. Когда вы поднимаете на меня руку, вы поднимаете ее на Царя. Усекли?

– Какого… – начал Конлон.

И он успел продвинуться к своему пальто, под которым лежал обрез. Тенделл качнул головой, и Конлон замер.

– Заткнись, – буркнул, не оборачиваясь, Блюм. – А то и тебя припечатаю.

– Вы че, драку затеяли из-за пузыря? – моргая захмелевшими глазами, подал голос Маркс.

– Нет, – отрезал Блюм. – Дело в принципе. Выпивка целиком принадлежит Царю Соломону. И она остается в амбаре – ни одной бутылки не будет тронуто до самой разгрузки в Бостоне.

Уоллес опять что-то промычал. Веки его затрепетали.

– Надо усадить его на стул, – сказал Тенделл Марксу. – Надо за ним присмотреть, чтобы он был в тепле. У него, возможно, сотрясение или еще что-нибудь. А ты, – покосился он на Блюма, – убери пушку. Не балуйся. Бог ты мой, это ж всего-навсего старик!

Маркс помог Тенделлу поднять Уоллеса. Вдвоем они усадили хозяина дома на стул и укутали его по плечи в одеяло. Конлон нашел чистое полотенце, смочил его и вытер Уоллесу кровь. У Уоллеса оказалась разбита верхняя губа, и один зуб рассек десну. Зуб нашелся на полу, Тенделл бросил его в огонь. Конлон, Райбер и Маркс сгрудились в углу, мрачно уставившись на Блюма. При благоприятной возможности они бы костей ему наломали.

Блюм опустил свой «кольт».

– Что сделано, то сделано, – с грустью констатировал Тенделл. – Вы трое, отправляйтесь спать. Блюм, последний раз говорю: убери пушку. Ты видел, чтобы кто-нибудь из моих парней ею размахивал?

Блюм уже остыл, гнев из него выветрился. «Кольт» он сунул в кобуру под мышкой и сел на стул возле Уоллеса.

– Я не хотел его сильно бить, – признался он. – Но выпивка принадлежит Царю.

– В следующий раз, как взъерепенишься, сделай глубокий вдох и уходи.

Блюм правой рукой отер рот, оставив у себя на лице мазок крови Уоллеса.

– А что он нес насчет леса? – спросил он.

– Ничего.

– Нет, расскажи.

– Есть одно поверье у контрабандистов, – промолвил Тенделл. – В полнолуние нужно оставлять бутылку остропятам.

– Каким еще астро-пятам?

– А какая тебе разница?

– Любопытно же.

– Ничего себе! Вали отсюда. Ложись лучше спать.

Тенделл зашел в спальню Уоллеса: разжился несколькими разномастными подушками и запасными одеялами. Их он роздал своим, небольшую подушку оставив себе. Устроился на медвежьей шкуре и накрылся пальто. Блюм подливал себе кофе. Тенделл задремал.

Суеверным он не был, да и набожностью не отличался, но понимал значение терпимости к убеждениям других, особенно когда эти люди оказывают тебе услугу, пускай даже ценой ящика спиртного. Он знал, что у тех, кто живет и трудится в здешних лесах, есть своя мифология. Например, они не трогают серых соек, поскольку считают, что в них переселяются души почивших лесорубов, а белые совы здесь считаются предвестниками злого рока, причем убеждение сильно настолько, что некоторые лесники избегают мест, где эти хищные птицы обитают. Пересекался Тенделл и с людьми, которые клялись, что мельком видели индейского злого духа Вендиго, хотя такие истории вызывали темную рефлексию насчет каннибализма, а потому в них не столько верилось, сколько терпелось. Остропяты были для Тенделла тоже не новы.