Татьяна Корсакова - Вранова погоня [litres]

– Хорошо! – сказал бородач и уселся на стул, прижался спиной к стене.

А спина была широкая. И спина широкая, и загорелый торс. Шрам тут, шрам там. Много шрамов… И все видно, потому что его одежда вот, сушится у духовки, и заворачиваться в банную простыню на манер римских патрициев он не стал, а обернул ее вокруг бедер. И теперь все видно: и грудь, и эти страшные шрамы. Откуда столько?..

– С легким паром, – сказала Марфа вежливо и взгляд отвела, принялась шуровать лопаткой в сковороде.

А он снова потянул носом по-звериному и снова сказал:

– Вкусно пахнет!

Не было в Марфиной жизни лучших слов, чем вот это «вкусно пахнет»! И так она обрадовалась, что забыла и про голый торс, и про шрамы.

– Сейчас! Уже скоро. Ты посиди пока. Я уже на стол накрываю.

И накрыла! Как дорогому гостю, все самое лучшее на стол поставила. Даже грибного салатика отложила из того, что делала для заказчика. Она все равно много сделала, с запасом. А пока стол сервировала, пожарилась картошка, и котлеты разогрелись. Картошки и котлет Марфа наложила много, целую гору. Отрезала краюху хлеба, придвинула поближе салат с грибочками и порезанные огурчики, а потом вдруг вспомнила, что в запасах у нее есть коньяк, припасенный исключительно для кулинарных целей. Но для кулинарных целей она потом докупит, а сейчас пусть человек стресс снимет.

Коньяку он даже, кажется, обрадовался, щедро плеснул себе в бокал, а потом налил и Марфе тоже.

– Пей, – велел строго. – Ты сегодня такое пережила, считай, второй раз на свет народилась.

Пережила и народилась, а вот рядом с ним обо всех своих переживаниях позабыла. Глупая баба!

Свой коньяк Марфа выпила одним махом, зажмурилась, задышала открытым ртом, замахала ладонью, прогоняя жар. А ее спаситель только усмехнулся. Осушил бокал, придвинул к себе тарелку с ее разносолами.

Как он ел! Все б мужики так ели! С аппетитом, с удовольствием! Он не нахваливал Марфу, как это делал Мишаня, не отвешивал комплиментов, он просто ел так, что сразу становилось ясно, что стряпня ее ему ох как нравится, что, возможно, ничего вкуснее в своей жизни он не ел. И от коньяка не отказывался. Себе наливал щедрой рукой, Марфе – по чуть-чуть, на самое донышко. Но ей все равно хватило. Захмелела, поплыла.

То ли коньяк помог, то ли родные стены, только тиски, ее сжимавшие, наконец разжались, и колючий ком из горла исчез. Где-то после третьего бокала они заговорили. По-человечески заговорили, как давние знакомцы. И ведь Марфа первая начала.

– Что ты с ним сделал? – задала вопрос, который волновал ее весь вечер.

– С кем? – Он сначала нахмурился, а потом усмехнулся. – С малахольным этим? Да ничего страшного, просто припугнул как следует. Сказал, что теперь и ФИО его знаю, и адресок, и если он только рыпнется, сдам его в полицию со всеми потрохами. А перед тем как сдать, немного проучу. А тебе жалко его, что ли?

– Нет, что ты! – Марфа замотала головой, и из строгого, тщательно завязанного пучка выбилась прядь. Выбилась и тут же завилась тугой пружиной. – Как можно такого жалеть?!

– Вот и я думаю, как можно такую мразь жалеть, а до этого любить? Ты ж любила его. – Не спросил, а сказал так строго, утвердительно, словно Марфу в чем-то обвинял.

– Любила! – Она вздернула подбородок. Легко быть смелой и лихой после трех бокалов коньяка. – Любила, потому что дурой была. Ясно тебе?

– Ясно, не кричи. – Он усмехнулся, протянул руку – загорелую, жилистую, татуированную, – снова потрогал прядь Марфиных волос. Ей бы головой гордо дернуть да руку его убрать, а она не стала. Замерла испуганно и выжидающе одновременно, глядя в по-детски ясные васильковые глаза. А когда смотреть уже сил больше не было, перевела взгляд на татуировку. Странную такую татуировку, необычную.

Батя ее сидел в тюрьме. Сидел недолго, из-за глупости и молодецкой дури. Но времени ему хватило, чтобы из тюрьмы вернуться с татуировками. Со временем они выцвели, некоторые стали почти незаметными, но маленькой Марфе нравилось их разглядывать. Кое-что она даже в тетрадку срисовала, а папка, когда увидел, заругал и тетрадку порвал. Не гордился он своими картинками. Да и нечем там было гордиться, как сейчас Марфа понимала. А у спасителя татуировка была красивая. Какая-то диковинная вязь, словно из сплетенных ветвей деревьев. Шипастых ветвей, голых и колючих. А на внутренней, самой незащищенной стороне предплечья в этом сплетении и переплетении Марфе чудился ключ. Еще красивее, еще диковиннее, чем остальная вязь. Зачем ключ? От чего ключ?

Наверное, Марфа сказала это вслух, потому что спаситель даже есть перестал, глянул удивленно, а потом спросил:

– Ты сейчас про что?

– Я про твою татуировку. – Она смутилась, снова залилась краской. – Она красивая и необычная очень. Не такая, как сейчас делают.

– Ты про ключ сказала. – Теперь он смотрел требовательно, как на допросе. – Про какой ключ?

– Так про этот. – Марфа осторожно, кончиком пальца провела по внутренней поверхности его руки, обрисовала вытатуированный ключ. – Ты сидел, наверное?

Спросила и тут же прикусила язык, потому что он нахмурился, отдернул руку, словно ему противны стали ее прикосновения.

– Ой, пирог сейчас сгорит! – Марфа вскочила из-за стола, засуетилась у духовки, спиной чувствуя его тяжелый взгляд. – Ты прости меня, – сказала, не оборачиваясь. – Я не хотела тебя обидеть. А тюрьма… Ну, что тюрьма?! В нашей стране каждый второй сидел. Вот мой папка тоже…

– Значит, ты его видишь? – В суете, в этом желании оправдаться и извиниться Марфа даже не почувствовала, что он уже не за столом, что стоит он прямо за ее спиной. А когда наконец почувствовала, он уже жарко дышал ей в затылок, и от дыхания этого по шее, а потом и по хребту бежали мурашки.

– Ключ? – спросила она, не оборачиваясь, напрочь забыв про пирог.

– Ключ. – Он снова потрогал прядь ее волос, а потом шею. Шеи коснулся двумя пальцами, а Марфе подумалось, что все… вот сейчас как сожмет посильнее.

Не стал сжимать, прочертил щекотную дорожку от затылка и вниз, за ворот клетчатой рубашки, вздохнул, а потом сказал, словно сам себе:

– Так не бывает.

– Бывает. – Марфа боялась дышать, стояла, вытянувшись в струнку, каждой клеточкой отслеживая маршрут, который его палец рисовал на ее теле. – Наверное…

– Нет, не бывает. – Он подул ей в затылок, и уши тут же полыхнули красным. А когда мочки уха коснулись его сухие, горячие губы, она полыхнула уже вся целиком. Но не дернулась, не попыталась высвободиться.

Сумасшедший вечер. Странный. И человек этот за спиной странный. Сложный и неласковый, с тайнами и трещинками, но до чего ж хорошо вот так стоять и прислушиваться к нему, к себе…

Стояли они недолго. То есть он-то остался на ногах, а вот Марфу подхватил и унес горячий смерч. Последняя здравая мысль ее была о том, что надо выключить духовку, потому что жарко. Невыносимо жарко! А дальше уже ни о чем не думалось. Даже о том, что так не бывает, что такие мужчины встречаются только в дамских романах, а в жизни бабам достаются только Мишани.