Грег Гифьюн - Сезон крови [litres]

– Слушай, до обеда еще есть немного времени, – сказала Тони. – Может, тебе прилечь и немного отдохнуть?

Я встал, обхватил ее за талию и притянул к себе. Тони положила руки мне на плечи и улыбнулась, но я чувствовал, как напрягается ее тело. Я с радостью согласился бы с ее объяснением – что я переутомился и мой рассудок, возможно, был не совсем ясен, – но все еще не мог избавиться от страха.

– Просто у меня от всего этого неприятное чувство.

– Ты, скорее всего, беспокоишься за Дональда, – сказала она, поглаживая мою шею теплыми пальцами.

– Да, и это тоже. – Я обнял ее крепче. – Я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю. – Еще раз быстро поцеловав меня, Тони отстранилась и с шуточно-строгим видом велела: – А теперь иди отдохни.

На этот раз обошлось без снов. Проспав больше часа, я проснулся на диване, хотя едва помнил, как на него ложился. После того как Тони разбудила меня, я постепенно выплыл из тьмы, как пловец медленно и плавно поднимается к поверхности мутной воды. Впервые за долгое время я пробудился как бы незаметно, без встряски, которая вырвала бы меня из сна. Все равно просыпаться, не чувствуя тепло прижатого ко мне тела Тони, было непривычно. В первые несколько секунд, еще не вполне сообразив, где нахожусь, я слепо протянул руку, пытаясь ее нащупать, но отыскал лишь пустоту и успел заметить, как Тони вернулась на кухню.

Какое-то время я лежал, вновь закрыв глаза. Тони включила проигрыватель и выбрала компакт-диск, из ближайшей колонки доносились негромкие переливы рояля. Безостановочный вой ветра и удары дождя по окну отвлекли меня от музыки, но внезапно возникший перед внутренним взором образ Бернарда – таращившееся на меня лицо, как будто приклеенное к внутренней стороне век, – заставил меня сесть. Я сделал медленный вдох, выдохнул и энергично протер глаза.

Мы поужинали за кухонным столом. Пустая болтовня изредка прерывалась случайным звяканьем столовых приборов по тарелкам и приглушенным жеванием, а весь остальной мир в это время поливал как будто бесконечный ливень. Еда была превосходной, беседа – несколько сдержанной. Мы оба не хотели продолжать прежний разговор, но, подозреваю, по разным причинам. Тони умела отстраниться от происходящего и, без сомнения, находила в этом облегчение, я же чувствовал себя слишком вовлеченным; ко мне, возможно, частично возвратилось здравомыслие, но, несмотря на все утешения и объяснения, я все еще не мог избавиться от страха. Что-то происходило или собиралось вот-вот произойти, – или, может быть, уже произошло, но что-то творилось; в этих кошмарах и неколебимом ужасе было нечто большее, чем Тони готова была принять во внимание, а я – осознать. В этом, по крайней мере, я был уверен.

После ужина Тони устроилась на диване с книгой, а я ушел в спальню с ежедневником Бернарда и фотографией, которую забрал из дома Дональда. Я сел на край постели и пролистал ежедневник, пытаясь отыскать среди неразборчивых пометок и записей что-то необычное, выделявшееся среди прочего, но не нашел ничего, что вызывало бы малейшее подозрение. Засунув фотографию внутрь, я застегнул чехол и положил ежедневник на тумбочку.

– Блокнот Бернарда? – Тони стояла в дверях. Она переоделась в шлепанцы-зайчики и атласную пижаму. Лампа на прикроватной тумбочке отбрасывала на нее мягкий желтоватый отсвет.

– Угу.

Она посмотрела мимо меня, на окно.

– Этот дождь когда-нибудь закончится?

Дождь мне всегда нравился, он казался скорее успокаивающим, чем подавляющим.

– Надеюсь, что нет.

– Ты такой странный. – Она улыбнулась, демонстрируя отличные зубы.

– Да, но ты меня любишь.

Она пожала плечами.

– Да, ты ничего так.

Я рассмеялся и почувствовал себя прекрасно. Как и кошмар, смех действовал разрушающе, но в хорошем смысле. Скука бессодержательного существования внезапно нарушалась смертью, самоубийством, кошмарами – или всего лишь простым искренним смехом. Существование было так легко потрясти, оно было столь поразительно хрупким. Я смотрел на Тони в дверном проеме, такую живую и прекрасную, и гадал, не теряю ли рассудок.

– Иди ко мне.

Ее улыбка пропала.

– Алан, мы оба устали.

Я, как всегда, пал духом и мог лишь надеяться, что выражение лица меня не выдало.

– Рано еще спать.

– Тебе надо отдохнуть.

– Мне надо… – Я умолк.

Уверенным шагом Тони прошла через комнату к противоположной стороне постели и отбросила одеяло.

– Давай немного полежим вместе.

Было приятно свернуться под одеялами, прижавшись друг к другу, соприкасаясь руками, ногами и пальцами рук и ног. Тони приютилась щекой в ложбинке между моим плечом и шеей, ее ровное теплое дыхание касалось моей груди. Пока совсем рядом неистовствовали дождь и ветер, мы лежали в тишине и покое, в безмятежном оке бури. Как любовники.

Пока комната не совсем погрузилась во мрак, в сумраке все еще жили тени, по стенам и потолку скользили призрачные отсветы, извивающиеся привидения выбирались из потайных углов, призывая ночь.

Тони пошевелилась и издала едва слышный мяучащий звук. Я провел рукой по ее спине к плечу, затем коснулся груди. Она немедленно напряглась.

– Алан, прекрати.

Я закрыл глаза и стал гладить ее волосы, отодвигая случайные пряди со лба, призывая воспоминания о ночи, когда умерла моя мать.

Мы лежали в этой же комнате, в этой же самой постели, возможно, в точно такой же позе, пока я не уткнулся лицом ей между грудей, тычась в них, целуя, нуждаясь в этом тепле. Но когда я зажал губами ее сосок, Тони оттолкнула меня.

– Хватит, – прошептала она, как будто кто-то мог услышать. – Боже мой, сейчас ?

Она не понимала – и никогда не поняла – что в ту минуту, в то стихийное мгновение мне нужно было почувствовать себя сильным, мужественным, сексуальным и живым. Ей казалось, что заниматься любовью через несколько часов после смерти моей матери было отчего-то неприлично. Для меня это было необходимым выражением неувядающей любви, нашей любви, любви, которая способна выжить, выразить и защитить нас обоих.

С тех пор секс не был прежним. Чаще всего Тони не выражала никакого интереса, предпочитая лежать в обнимку, как будто любое другое действие было безвкусицей и разрушило бы в остальном прекрасное мгновение. А когда мы все-таки занимались любовью, процесс был таким же заученным, как все прочие повседневные действия. Я не мог понять, куда подевалась чувственная женщина, на которой я женился. Она не желала об этом говорить. И я давно перестал спрашивать.

Тони приподнялась, окруженная ангельским сиянием.

– Сделаем что-нибудь завтра утром, хорошо? А сейчас давай просто…

Я притянул ее к себе, уткнулся губами в шею. Когда она откинулась на подушку и закрыла глаза, я понял, что связь между нами оборвалась. Да, может, и не было никогда этой связи. Я поцеловал Тони нежно, без страсти, и почувствовал, как расслабилось ее тело.