Джон Лэнган - Рыбак [litres]

В полиции, однако, не отвязались от меня с той же легкостью. Уверен, им повезло, что я застрял на больничной койке, делая то шаг вперед, то два назад в борьбе с инфекцией, диагноз которой менялся день ото дня. Я мог бы заручиться поддержкой адвоката – и, будь я в здравом уме с самого начала, несомненно, так бы и сделал; но к тому времени, как идея пришла мне в голову, детективы почти что утратили ко мне интерес, решив, что дело это, по сути, про очередную жертву неудачной рыбалки, и что почти наверняка жизнь моего приятеля унесла именно она. В какой-то момент, когда в силу болезни я все еще грезил очертаниями Дэна, Софи и близнецов, проступавшими на занавеске, отделявшей мою кровать от остальных, я вдруг осознал, что никто в полиции не захочет – или даже не сможет – поверить в то, что я пережил. В конце концов я придумал более-менее сносную версию событий и скормил им ее. Иной раз я задавался вопросом, удалось ли мне их убедить, но даже если нет – никто в этом мне не признался. Быть может, они даже были благодарны мне за то, что я спровадил им сказочку, учитывающую бо́льшую часть обстоятельств, с которыми они вынуждены были считаться.

Бо́льшую часть моего рассказа о том утре я оставил без изменений. Как говаривал мой отец, раз тебе нужно придумать ложь, непременно смешай ее как можно с большим количеством правды. Я рассказал полиции о том, как забрал Дэна к себе домой в предрассветные часы, о том, как он остановился в закусочной Германа на завтрак, о том, что Говард рассказал нам после того, как мы сообщили ему о нашем пункте назначения. Конечно, я не поверил рассказу Говарда, но, похоже, он сильно повлиял на Дэна, так что к тому времени, когда мы пришли к Голландскому ручью и закинули удочки, Дэн признал, что выбрал это место из-за какой-то байки в рыбацком дневнике своего деда – дескать, здесь он мог якобы встретить своих умерших жену и детей. Неужто я не понимал, насколько безумно это звучит, спросил один из полицейских. Понимал, ответил я, но мы в любом случае уже пришли к ручью. Я, конечно же, попытался образумить Дэна, но у меня ничего не вышло, и он отправился искать свою семью вверх по течению. Я побежал за ним. Ручей в половодье, берег скользкий, и на все мои просьбы не спешить Дэн не откликался, ну я в одном месте и потерял равновесие да сверзился прямо в поток. Ударился головой о камень – и все, дальше память как отшибло. Чудом повезло, что выжил. Есть ли у меня какие-нибудь предположения касательно того, что случилось с Дэном? Увы, нет. Все, что я могу сказать с уверенностью, – последний раз я видел его восходящим вверх по течению.

Вряд ли детективы до конца удовлетворились моей версией событий: либо потому, что чувствовали, что я что-то утаиваю, либо просто в силу своей профессии, указывающей подозревать всех и всякого. Меня попросили объяснить порезы на руке – я сказал, что не помню, как их получил. Ручей – место каменистое, наверняка замусоренное вдобавок; мало ли на что я в нем напоролся. Меня спросили, что случилось с удочкой: я сказал, что и сам хотел бы это узнать, так как аккурат перед инцидентом выловил ею столь славную рыбину, что детективы бы ни за какие коврижки не поверили, если б своими глазами не увидели. Я предположил, что ручей унес ее вместе с добычей, а может, на все позарился какой-нибудь шедший мимо братец-рыбак с острым глазом и гибкой моралью. У меня долго допытывались об отношениях с Дэном, исподволь выясняя, не было ли у меня желания убить его, но я ответил – и ответил честно, – что считал Дэна лучшим другом, и перспектива никогда не увидеть его снова переполняет меня горем.

Да, долгое время я оплакивал Дэна. Мои синяки и порезы зажили, сломанное ребро срослось, иммунитет взял верх над инфекцией, меня наконец-то выписали из больницы. Пока я долечивался дома, мой начальник навестил меня. Его визит был связан скорее с работой, нежели с заботой – и мне, как выяснилось, уже надлежало решать, хочу ли я выйти досрочно на пенсию и получить поощряющие премиальные, или предпочту остаться в компании, рискуя быть уволенным. И все же я был разгневан – настолько, что встал из-за кухонного стола, попросил прощения у молодого человека и вышел во двор. С гудящей головой я пару раз обошел бунгало, которое мы с Мэри планировали потом продать и взять нормальный частный дом, по кругу. Вряд ли мои чувства отличались от чувств тысяч и тысяч других людей, бывших на моем месте. Как-то несправедливо выходило. Я отдал этому делу годы, десятилетия своей жизни. Честно исполнял свои обязанности, не забывая и о правах. Искренне гордился компанией, считал себя одним из ее сотрудников. Черт, не будь этой работы, не встретил бы я и свою жену. Несправедливо. Все так, но какая уже теперь разница? Меня подмывало сказать начальнику, что я рискну и еще повоюю, но я прекрасно притом понимал, что никаких шансов у меня нет. И никакого смысла торчать тут, снаружи, тоже не было. Так что, вернувшись, я поблагодарил юношу за терпение и сказал, что согласен уйти на пенсию с премиальными. У того словно гора с плеч свалилась.

Таким образом, я остался без работы, без лучшего друга и без вида на какое-нибудь мало-мальски интересное занятие. Что ж, зато всегда оставалась рыбалка, верно? Я решил вернуться к ней в следующем году, после зимы, пролетевшей за просмотром телевизора и тоскливыми взглядами на шкафчик со спиртным. Снабдил себя хорошей экипировкой – не лучшей из доступных, но близко к тому. В первый же день форельного сезона я погнал под луной, повисшей у самого горизонта, к потоку на другой стороне Френчмэн-Маунтин, где клев был хорош почти всегда. Местечко, которое уже по привычке считал своим, я занял первым, но через пять минут прикатила группка молодых людей на джипе с номерами штата Пенсильвания. Мы обменялись кивками из своих машин, пока я пил кофе из термоса, и снова перемигнулись уже в середине дня, на обратном пути. Все время я пробыл у себя за рулем, выйдя единожды лишь для того, чтобы отлить. Ту жалкую минуту, проведенную снаружи, я слушал, как вода плещется по другую сторону кленовой рощицы, и думал, что нет ничего проще, чем спуститься вниз, к воде, просто посмотреть… Потом я залез обратно и запер за собой дверь, признав поражение. Начало смеркаться, я завел двигатель и поехал домой.

Все последующие попытки вернуться к рыбалке не увенчались успехом. Ездить по рыбным местам труда не составляло, а вот закинуть удочку… На деле, стоило мне подойти к воде, как считанные минуты спустя я уже бежал обратно к машине. Никаких особых чувств притом я не испытывал – не паниковал, не боялся, просто мое тело отказывалось исполнять команды, поступающие от головы.

Страх и паника тем не менее переполняли мои сны, в коих события того рокового дня отпечатались на долгие годы. В них на свою сгинувшую удочку я вылавливал из реки рыбу-нимфу, вот только голова у нее теперь была Дэнова – окровавленная, с вытаращенными глазами и ртом, раззявленным в немом крике. В свете светофора, свисающего с ветви дерева, появлялась Мэри – ее кожа свисала фистулами, похожие на водоросли волосы облепили череп. С потемневшим от гнева лицом Дэн заносил надо мной камень, который, благодаря какой-то причуде перспективы, превращался в тот самый валун, к которому был привязан Рыбак. Огромный глаз морского чудовища открывался, и черная вода изливалась из великой трещины Его зрачка. Если я засыпал днем, при свете солнца, то кошмары обычно не снились мне, потому я проводил большую часть ночи, перещелкивая с одного канала на другой и читая взятые в библиотеке книги, пытаясь продержаться до первых признаков рассвета.