Андрей Агафонов - Черная моль [CB]

Паоло оживленно жестикулирует. Елена любуется его жестами. Любуется им.

— И моя работа, раз уж вы спросили (она закатывает глаза), это и есть молитва, это мое дело, которое я делаю на глазах у Бога, и мне стыдно было бы делать его хуже, чем я могу.

— То есть вы гений, потому что стараетесь больше других?

— Хелен! Представляете, как прекрасна была бы жизнь, если бы каждый старался так, словно Бог наблюдает за ним!

— Вы меня соблазняете!

— Что?

— Ваша вера. Вы хотите соблазнить меня!

— Хелен! — он осекается и вновь садится на оттоманку рядом с ней. — Я не хочу… соблазнить вас. Я хочу вас…

— Да? — оба вдруг начинают говорить почти шепотом.

— Я хочу, чтобы вы были счастливы. Чтобы вам было лучше.

— Почему, Паоло? Мы едва знакомы.

— Потому что вы прекрасны. Обворожительны. Душой и телом, — он дрожит.

Придвигается ближе к ней. Она смотрит на него с изумлением:

— Паоло?

— Да! — его глаза умоляют.

— Люби меня, — вдруг говорит она. — Люби, как перед лицом Иисуса.

Ее рука проскальзывает в ворот его рубашки.

Сердце Паоло почти вырывается из груди.

Он замирает.

Через секунду взрывается, вскакивает, рывком поднимает ее, впивается поцелуем в шею. Графиня ахает. Ее рука касается его члена, явственно проступающего сквозь тонкую белую ткань. Пальцы гладят его член, сжимают его.

Паоло рычит. Разворачивает графиню спиной к себе. Она со стоном опирается руками о книжные полки. Несколько книг раскрываются и падают вниз с глухим стуком.

Он входит в нее сзади. Его тонкие длинные пальцы пробегают по ее телу, по груди, по обнаженным бёдрам, по складкам задранного до пояса платья.

— Люби меня, — тяжело дыша, говорит графиня, — люби меня, Па… Оооо!

Он хватает ее за волосы и кричит вместе с ней.

Серое римское утро. Невдалеке промзона, безликие пятиэтажки, идёт холодный февральский дождь.

Фигуристая сеньора в леопардовом комбинезоне с глубоким, несмотря на погоду, декольте выгуливает пса.

Возле разбитого древнего фиата на спущенных колесах собака начинает рваться с поводка и скрести когтями землю.

— Что там, Иисусе, мальчик, что ты опять нашел!

Пёс бьёт тяжёлой лапой по незапертой крышке багажника, она поднимается.

На дне багажника лежит скрюченный труп Паоло с оторванными кистями и полуоторванной головой.

Синьору шокирует выражение полной умиротворённости на лице убитого.

На ее веках дрожат густые синие тени.

Знакомые высокие стеллажи. Граф Марко де Орсини стоит с бокалом вина, опираясь другой рукой на спинку кресла. Напротив — обходительный человек без возраста в темном костюме, с белой полоской у горла. Человек держит в руках томик стихов и читает вслух с сильным акцентом:

Трудный язык! — захлопывает книжку.

— Но красивый, — говорит граф.

Гость вежливо пожимает плечами.

— И все же? — граф поднимает одну бровь.

— У меня лишь несколько вопросов, ваше сиятельство. Вы позволите? — иезуит садится в кресло, вынуждая графа сесть напротив: — Вы знали Паоло Виллардо, супернумерария?

— Кого?

— Он работал шеф-поваром в ресторане…

— А! — граф поднимает руку. — Этот парень. Он уволился? Жаль.

— Он не уволился, насколько я понимаю, его убили. Насколько я понимаю, граф, — настойчиво повторяет иезуит, — он был в вашем доме.

— Меа кулпа! Меа максима кулпа!

— Граф, — укоризненно говорит иезуит, — все серьезнее, чем кажется. Мы двадцать лет пытаемся договориться с Opus Dei, и тут в вашем доме, в вашем доме, граф, погибает любимец прелата. Накануне подписания буллы!

— Но зачем вам с ними договариваться, Никколо?! Они же фанатики!

— Как и мы.

Граф тонко улыбается, иезуит делает вид, что не замечает этого.

— Как бы то ни было, я в комиссии.

— То есть, вы здесь официально? Я не смогу вас убить, как бедного Паоло, и вынести ночью за порог? Кстати, куда именно его вынесли за порог?

— Его нашли на окраине Рима с отрубленными или оторванными кистями рук.

Граф хмурится.

— Какой в этом смысл? И, кстати! С чего вы взяли тогда, что его убили в моем доме?!

Абу Ахмет Аль Сафер с наслаждением терзает ножом и вилкой огромный шмат жареного мяса на белой тарелке, отправляя в рот кусочек за кусочком и запивая водой из синей бутылки. Столик, за которым он сидит, погружен в тень арки, на освещенной солнцем мостовой мелькают ноги, одна пара ног, в черных сапожках, останавливается, сапожки поворачиваются в сторону Аль Сафера, и за столик садится графиня Хелена де Арсини.

Абу Ахмет жестом подзывает хозяина уличного кафе, вопросительным знаком замершего в желтом пламени двери, и показывает рукой, что нужно еще тарелку, еще мяса, еще воды. Хозяин, безошибочно разгадавший, что именно от него требуется, скрывается за дверью.

— Бисмилляхи рахмани рахим, — говорит Абу Ахмет, — Во имя аллаха милостивого, милосердного. Приветствую вас.

Хелена сидит с каменным лицом.

Хозяин, возникший за ее спиной, ловко расставляет посуду, раскладывает приборы, наливает воду из синей бутылки в сияющий чистотой бокал.

— Марко, — мягко говорит иезуит, — я ни в чем не обвиняю вас. Я ни в чем не обвиняю вашу жену. Кто я такой, чтобы винить кого-либо? Мы все лишь люди. Всего лишь люди. Комиссии важно понять, что эта смерть не имеет отношения к переговорам генерала с… другим человеком. А виновные в ней…

— Вы же сказали, что никого не вините?

— Граф. Вы же понимаете, что-то надо сказать прелату, что-то надо сказать карабинерам, что-то надо сказать прессе. Он был на удивление известен. Я читал о том, что у вашей жены были с ним общие интересы. Гастрономические, надо полагать.

— Я сожалею, Никколо, но я никак не могу одобрить ваш разговор с ней. Она слишком неопытна для этого. Не искушена. Я не могу так рисковать.

— Ох, вы не знаете этих русских женщин.

— И все же я знаю женщин лучше вас.

— Вы правы. А кстати, где она сейчас, в городе?

— Совершает покупки, я полагаю. Вас же не нужно предупреждать, что последует, если к ней кто-то приблизится?

— Не нужно, граф, — Никколо с видимым сожалением встает из удобного кресла, — что ж, будем как-то сами выкручиваться…

— Кстати, — говорит Абу Ахмет, с сожалением глядя на пустую тарелку и вытирая лоснящиеся губы уголком салфетки, — отличная работа с этим… поваром. Ты нам очень помогла.

Елена скупо улыбается.

— Что?

— Видишь ли, дорогой Абу Ахмет. Я этого не делала.

— Что-о?!

— И я очень зла, — белки ее глаз на несколько мгновений заливает кровь. Или это игра теней. Но хозяин, наблюдающий из приоткрытой двери, бледнеет и скрывается с глаз.