Елена Арсеньева - Наследство колдуна [litres]

Ромашов молчал.

Он старался казаться слабее, чем есть, чтобы ввести Грозу… Нет, не Грозу, а этого Егорова в заблуждение. Но Ольга своей смертью, своей кровью дала ему столько сил, что он выдержит… Выдержит и допросы, и заключение. Если, конечно, его сразу к стенке не поставят.

Тем временем Егоров подхватил его под мышки и потащил вниз, причиняя ужасную боль вывернутым рукам и простреленному плечу. Ромашов старался сдерживать стоны, понимая, что Егоров, дай ему волю, причинит ему еще более сильную боль, причем с удовольствием!

Внезапно капитан замер, воскликнув изумленно:

– А это что еще такое?

Он швырнул Ромашова на пол и сделал несколько шагов. Зашелестели страницы.

Тетрадь! Записки Грозы! Он нашел записки Грозы!

– Та самая тетрадь, которую хотел получить Штольц! – протянул Егоров. – Та самая тетрадь…

– Умоляю, – внезапно утратив над собой власть, прохрипел Ромашов, – прочти, где он спрятал саровский артефакт! Гроза должен был написать об этом!

Егоров ничего не успел ответить – раздался топот нескольких ног, а потом чей-то голос произнес:

– Товарищ капитан госбезопасности, прибыла следственная группа, «Скорая» приехала. Они могут приступать к работе?

– Дайте мне одну минуту, – попросил Егоров. – Я должен кое-что сообщить преступнику.

И, пошелестев страницами, он размеренно, четко прочел:

«История моя закончена, однако я так и не указал, где именно были тайно захоронены останки Саровского Святого, где нашел последний приют его светлый призрак. Нет, я не забыл это место – я помню его так живо, словно только вчера я стоял там рядом с Анютой, сестрой Серафимой и Гедеоном. Сначала я хотел открыть тайну на этих страницах – но теперь настроение мое переменилось.

Я должен молчать. Я буду молчать. Никто ничего не узнает!»

– Слышали, Ромашов? – с издевкой спросил Егоров. – Жаль, что этого не слышит сейчас еще и Вальтер Штольц! – И, обращаясь к своим, скомандовал: – Увезите его. И не снимайте повязку с глаз, он может быть еще опасен.

Ромашов лежал как мертвый. Только он знал, что никому больше не опасен. Все награбленные силы сейчас покинули его.

История моя закончена, однако я так и не указал, где именно были тайно захоронены останки Саровского Святого, где нашел последний приют его светлый призрак. Нет, я не забыл это место – я помню его так живо, словно только вчера я стоял там рядом с Анютой, сестрой Серафимой и Гедеоном. Сначала я хотел открыть тайну на этих страницах – но теперь настроение мое переменилось.

Я должен молчать. Я буду молчать. Никто ничего не узнает!

Неведомо, в чьи руки могут попасть мои записки! Я не хочу, пусть невольно, предать тех, кто доверился мне и рисковал вместе со мной.

Что касается Вальтера… Хоть он и вдохновил меня на эти записки так же, как Лиза, я все время колебался, показывать ли их ему. Теперь окончательно решил: нет, не покажу. Он читал только начало, но так и не узнает конца. Слишком жадно пытается он в последнее время вызнать у меня судьбу «саровского артефакта», как он это называет! Точно так же о святых мощах говорил и Бокий. Да, невольно вспомнишь слова Артемьева о том, что они были бы для Бокия всего лишь еще одним экспонатом в его кунсткамере. Артемьев отлично понимал, что у Бокия нет и не было уважения к древним святыням русского и любого другого народа, – они были для него только средствами упрочить свою власть и силу, овладеть мистическими возможностями. Так же и Вальтер вполне способен то, ради чего готовы были взойти на костер монахи Саровского монастыря, использовать во имя чуждых мне целей. Он патриот своей страны, однако я тоже патриот – России, какой бы она ни была. Саровская святыня принадлежит моей стране, и я не допущу, чтобы из нее пытались извлечь пользу оккультисты из «Аненэрбе».

Кроме того, мы с Лизой все отчетливее понимаем: Вальтер может быть опасен для нас со своей авантюрой по свержению «Ивана Васильевича». Я не сомневаюсь, что любую попытку государственного переворота с помощью черной магии постигнет та же судьба, что и первую, которую мы предпринимали 31 августа 1918 года и которая так трагически переломила наши с Лизой жизни. Да, нас с Вальтером многое связывает, но он все же немец, пусть и не фашист, и все во мне противится тому, чтобы быть в союзе с Германией – хотя бы для спасения моей родины от коммунистов. Разумеется, я не стану в его заговоре участвовать и изо всех сил постараюсь отговорить от этого самого Вальтера.

Как это ни печально, снова наши пути должны разойтись, как разошлись тогда, в марте 1918 года, возле Сухаревой башни… Я чувствую это!

Слова Николая Александровича Трапезникова о том, что побеждают те, на чьей стороне самый сильный союзник – Время, истинны и сейчас. А время сейчас на стороне Сталина – этого гения и злодея, этого чудовищного созидателя нового строя, который, видимо, и впрямь нельзя построить в России иначе, как жестоко преодолевая сопротивление всего нашего несчастного народа. То же самое приходилось делать и Петру Первому, которого иные по-прежнему называют антихристом за то, что силком тащил Россию по европейскому пути, словно упирающегося по неразумию своему грешника. Я уверен, Сталин не угомонится: он тоже будет продолжать силком тащить страну в коммунистический рай!

Предвижу, что в будущем народ, в осуждении и одобрении его действий, разделится на две непримиримые партии. Одни, восхваляя вождя, будут ставить во главу угла победы и достижения социалистического строя; другие же, проклиная Сталина, вспомнят прежде всего миллионы изломанных по его вине судеб и загубленных жизней.

Обе стороны окажутся совершенно правы, в этом споре не будет победителей!

Однако для меня сейчас куда важней другое.

Не сегодня завтра Лизе рожать. Надо как можно скорей спрятать эту тетрадку. Ведь, если верен тот мой сон, увиденный некогда в Сокольниках, нам с Лизой остается жить считаные дни!

Впрочем, как бы ни сложилось, сбудется сон или нет, мы навсегда останемся вместе: и в жизни, и в смерти, и в раю, и в аду, и где бы мы только не оказались.

Ну а наши дети… Их будущее… не могу сейчас не вспомнить тех слов преподобного Серафима Саровского, которые произнесла при мне Анюта, когда мы с ней и с Матвеевым стояли около церкви Живоносного источника:

«Сей на благой земле, сей и на песке, сей на камне, сей при пути, сей в тернии: все где-нибудь да прозябнет и возрастет, и плод принесет, хотя и не скоро».

Остается уповать лишь на это.

В православии так называется монах, имеющий сан священника. (Здесь и далее прим. автора.)