Александр Мазин - Слепой Орфей

– Отчего же,– отвечает бабулька,– провожу.

Она улыбается Сермалю – я вдруг вижу, какой она была в молодости. И немножко завидую.

Сермаль церемонно кланяется, и мы следуем просторным многоколенчатым коридором между медных и цинковых тазов, велосипедов и лыж. Двери, двери, двери…

Старушка останавливается у той, на которой висит краденый автобусный номер «7».

Артритный пальчик негромко стучит по жестяной пластинке.

Никакого результата.

– У Вити вчера друзья были,– будто извиняясь, говорит бабулька.– Выпивали. Не знаю, впустит ли…

– Впустит,– уверенно произносит Сермаль.– Огромнейшее вам спасибо.

Бабулька удаляется, Сермаль стучит. Энергично. На сей раз с той стороны – ворошение. Затем хриплый женский голос популярно объясняет, куда нам следует идти и каким извращениям предаться.

Сермаль задумывается ненадолго, затем делает знак Кире. Кира кладет ладони на дверь, совершает некое волнообразное движение, и дверь, издав металлический хруст, распахивается.

Перед нами – просторная комната. Метров сорок, не меньше. Засранная донельзя. Окурки, битое стекло, шматье на полу. Мебели – минимум. Окна – настежь. Под окнами – матрац. Без белья, кое-как прикрытый какими-то тряпками. Ощутимо пахнет травой.

На матраце сидит голая деваха, взлохмаченная и мутноглазая. Рядом, почему-то не на матраце, а около него, завернувшись с головой в зимнее пальто, спит мужчина. Что мужчина, я определяю по грязным, торчащим наружу пяткам. Пока я осматриваюсь, женщина грозно встает во весь рост. Фигура у нее отличная и на фоне солнечного окна смотрится замечательно. Я бы ее сфотографировала, пожалуй. При других обстоятельствах. Деваха медленно набирает в грудь воздух… но прежде, чем успевает что-то сказать, Сермаль делает шаг вперед и выбрасывает руку:

– Уголовный розыск,– произносит он негромко и веско.

Деваха выпускает воздух, как надувная игрушка, и опускается на матрац. С поправкой на образ жизни дурочке чуть больше шестнадцати.

Сермаль бесшумно движется по комнате, подхватывает с пола детали ее туалета, бросает на матрац. Соплюшка одевается. Слышно, как стучат ее зубы.

Стульев в комнате нет. Стираю платком пыль со стола, сажусь.

– Документы у вас есть? – вкрадчиво спрашивает Сермаль.

Девка мотает головой. Судорожно дергает молнию на джинсах. Молния ломается, девка матерится.

– Да вы не волнуйтесь,– голосом киношного доброго следователя изрекает Сермаль.– Скажите мне адрес, я кого-нибудь пошлю.

Полная безмолвная паника.

– Ладно,– сжалившись, говорит Сермаль.– Отправляйтесь домой, приведите себя в порядок и позвоните мне. Триста одиннадцать, сорок семь, шестнадцать. Жду вас с паспортом. Запомнили номер? Триста одиннадцать, сорок семь, шестнадцать.

Девка кивает, как автомат. Ни хрена она не запомнила.

– Проводите,– говорит Сермаль.

Кира берет бедолагу за локоток и влачит в коридор.

– На знала,– говорю,– что вы из уголовки.

– Я и сам не знал.– Сермаль смущенно улыбается.– Но здесь написано.

Он протягивает мне использованный авиационный билет, прямо у меня на глазах превращающийся в бурую книжечку. Я шалею. Сермаль прячет книжечку, приближается к спящему мужчине и внимательно его разглядывает. Спящий, видимо, что-то ощущает, потому что урчит и втягивает под пальто одну ногу.

Возвращается Кирилл. Хрупая битым стеклом, решительно подходит к спящему, вытряхивает его из пальто и рывком ставит на ноги. Я деликатно отворачиваюсь.

– Ах ты соколик! – ласково говорит Сермаль.

Недовольное мычание. Похлопывание ладонью по голому.

– Пусти! Пусти, твою мать! Не надо, я сказал! Ой! Ах ты…

– Надо, надо,– нежно приговаривает Сермаль.

– Любишь кататься, люби и саночки! – басит Кира.

Звук, будто щеткой чистят одежду. Суставный хруст, жалобное повизгивание.

– Окунуть его надо,– деловито заявляет Кирилл.– Давай я сделаю. Заодно и помоется.

Кирина манера бороться с синдромом абстиненции мне, увы, знакома. Натерпелась. Проникаюсь к бедолаге сочувствием, но зря.

– Нет, болярин, я сам,– говорит Сермаль.– Тут, кроме водки, еще черта в ступе. Чему учил вас, засранцев! Надень на него что-нибудь и поди вскипяти водички. Мариночка! Вы покуда спускайтесь вниз, посидите в машине, пока мы управимся.

Послушно иду к двери. Открываю и сталкиваюсь с толстой испуганной теткой в бигудях.

– Извините,– говорю машинально.

Тетка отшатывается.

– Да вы входите, любезная! – добродушный баритон Сермаля из-за моей спины.

Теткино лицо багровеет, и она, как сомнамбула, входит внутрь. Я же странствую по коленчатому коридору и неожиданно оказываюсь на кухне, прерывая оживленную беседу ее обитательниц.

– Простите,– говорю в пространство,– как мне выйти?

– Я провожу,– подскакивает ко мне рыжая, пахнущая корицей женщина. Увлекает меня в коридор и семенит впереди, покачивая круглой попкой. Уже у дверей спрашивает, округлив глаза:

– А он – кто?

– Он?

– Начальник ваш, такой высокий…

Я прикладываю палец к губам и тоже округляю глаза.

Рыжая понимающе кивает.

– И охранник у него симпатичный,– добавляет с уважением.– Борода такая интеллигентная.

Вот так тебя, Кирочка!

Через час троица уже сидит у меня в машине. Любитель малолеток после Сермалевой обработки выглядит почти прилично. И наружность у него вполне. Только очень поношенная. Однако костюмчик у него фирменный и явно не с чужого плеча.

– Дал соседке четверной,– говорит Кира.– Божилась, через час все засверкает.

– …! – комментирует любитель малолеток.

Сермаль всем туловищем поворачивается назад, берет его за припухшую щеку:

– Ну, сын земли, что ж ты при даме, а?

Любитель тупо глядит на меня через зеркало заднего вида. Постепенно глаза его оживляются.

– Пардон,– извиняется он хорошо поставленным голосом.– Близорук. Сермаль, будь любезен, отпусти мое лицо и представь меня.

Но представляет его не Сермаль, а Кира.

– Это,– басит он,– знаменитый музыкант Виктор Афанасьевич Рыбин.

– Очень приятно познакомиться,– говорю. (Не вру: действительно приятно.) – Слушала вас. Простите, что не узнала.

– Ничего-ничего,– вальяжно произносит Рыбин, берет мою руку, тянет к губам.– Я нынче…

– А это,– перебивает его Кирилл,– Марина.– После небольшой паузы, со значением: – Моя подруга.

– Хм.. да.– Виктор Афанасьевич вяло пожимает мои пальцы, которые только что собирался поцеловать, отваливается на сиденье и смолкает.

– Ну вот, болярин Кирша,– удовлетворенно произносит Сермаль.– А ты говорил: не найдем.

Кира трясет бородищей, а до меня вдруг доходит, что эти двое специально приехали за Рыбиным. Все бы ничего, да только, черт меня возьми, привезла-то их я! Вот тебе и покаталась.