Александр Мазин - Я – инквизитор

– Нет у меня гранаты,– огорчил его Ласковин.– И учти, крыша – только для наблюдений. Информация сейчас – всё, сам знаешь!

– А как же! – согласился «разведчик».

– Ну, тогда спасибо. До завтра.

«Надо прикид поискать,– подумал Ласковин.– Нейтральный какой-нибудь, незаметный».

Он вспомнил: когда шел по Пороховской, видел разложенные на пленке кучи гуманитарки. Поискать что-нибудь подходящее…

Он опоздал. Тряпье уже увезли. То же, что в киосках, не годилось. Слишком новое.

Восемнадцать тридцать семь. «Самое время навестить базу на Разъезжей»,– подумал Ласковин.

К тому же он замерз. Это был скверный признак: раньше к холоду был почти невосприимчив.

«Не махнуть ли на Кипр? – пошутил он сам с собой.– Денег хватит, а на Кипре тепло. И яблоки… И „новые русские“… Прекрасная возможность пообщаться со знакомыми на нейтральной, так сказать, территории».

Ласковин сел в троллейбус, протиснулся в дальний задний угол и принялся обдумывать план «атаки». Ничего путного в голову не приходило.

– Ты не справляешься с работой, Крепленый,– сказал Антон Гришавин, сорокатрехлетний, с заметным животиком мужчина среднего роста. Его короткие мускулистые руки с поросшими рыжим пухом пальцами лежали на столе. Пальцы эти непрестанно двигались, выдавая характер «пахана» лучше, чем одутловатое малоподвижное лицо.

– Человек, который не справляется с работой,– без выражения произнес Гришавин,– такой человек нам не нужен!

Крепленый смотрел на лидера «тобольцев» с ненавистью и презрением, но был не настолько глуп, чтобы открыто бросить ему вызов.

– Я сделал как надо,– буркнул он, глядя не на лицо Гришавина, а на его руки.– Я размажу придурка!

– Тот, кто хочет работать,– словно и не слыша реплики Крепленого, наставительно продолжал Гришавин,– тот находит возможности. Тот, кто не хочет,– находит причину! – Он сплел волосатые сосиски пальцев, уперся локтями в стол и поглядел на отводящего глаза Крепленого.– Ты уже нашел причину, Крепленый?

Собственно, Гришавин не был настоящим «паханом». Он даже в тюрьме не сидел, если не считать месяца, когда он на «особых условиях» пребывал под следствием. Два года назад Гришавин был даже не вторым, а четвертым в иерархии группировки. Отвечал за внешние «связи». Но когда «первый» (не без помощи конкурирующих структур) был осужден на девять лет за разбой, Гришавин как-то незаметно выдвинулся вперед. И особенно укрепился, когда после разборки двух больших группировок в Питере осталась без места целая свора бойцов. Гришавин укрыл их, а заодно ухитрился прибрать несколько жирных кусков развалившейся «империи».

А затем, пользуясь прежними «производственными» связями, с небывалой легкостью начал брать под «крышу» одну богатую фирму за другой. А на вырученные деньги покупал людей: «власть» и «солдат». Причем в выборе последних упирал не на криминальный контингент, а на тех, кто имел практический опыт боевых действий. Когда кое-кто решил, что «тобольцы» жиреют не по чину, прижать Гришавина было уже довольно трудно. Он содержал больше трехсот «стволов» и несколько «оборотней» в государственных службах. Попытка взорвать банду изнутри привела к жестокой разборке между авторитетами прежнего пахана и сторонниками нового.

И показательной расправе над первыми. Изобретательность, проявленная в выборе способов убийства личным телохранителем Гришавина Берестовым, впечатлила всех. Крепленый в этой разборке уцелел. Потому что держался в стороне. У него была своя «вотчина», выделенная еще прежним паханом, свои кореша и крепкие связи в воровском мире. Трогать его без веской причины было для Гришавина нежелательно. Кроме того, деньги от Крепленого шли хорошие, а новый лидер выбирал людей не по кровным и кровавым связям, а по деловым качествам. Но любил Гришавин Крепленого не больше, чем прежнего пахана, который почему-то никак не мог выбраться из зоны. А ведь планировалось, что он будет освобожден через год с небольшим.

Гришавин не считал себя бандитом. Он ощущал себя бизнесменом. Причем прогрессивным бизнесменом. Хотя еще десять лет назад истово обличал капитализм. Единственное, о чем он заботился в подборе людей (кроме денежной стороны, разумеется),– это чтоб никто из них не приобрел опасного веса в банде. Обычно держал при себе троих-четверых, стравливая между собой… и примиряя по-отечески.

Крепленый, далеко не дурак, понимал, что к чему, но когда речь заходила о «приближенных» Гришавина, свирепея, цедил: «С-суки!..» – и держался от них подальше. У него свой район, свои «точки», и люди тоже в основном свои.

Ласковина Крепленый возненавидел всем нутром. За пинок в грудь, за разгром, за то, что стянул его пистолет, за то, что вот сейчас сидит он, Крепленый, сидит и, потея, оправдывается перед тем, кто зоны не нюхал, а пролез в авторитеты. И все это из-за паршивого придурка! Была б его воля – поднял бы всю банду: «быков», ментов – всех, не считаясь с расходами,– затравил бы гаденыша и кровь поганую по капельке выцедил! (При мысли о том, что он сделает со Спортсменом, когда тот окажется у него в руках, Крепленый бледнел и глотал слюну). Придурка надо поймать, не считаясь с расходами!

В том-то и дело, что с расходами следовало считаться. Гришавин Крепленому объяснил популярно, в какие суммы обходится крепленовская «халатность-некомпетентность». Фактические убытки, убытки от нарушения «режима». Отчитал даже за прибор ночного видения, взятый у вояк в счет прошлых услуг. Потому что прибор – тьфу! Баловство. А расчет совершен.

«Всякие разборки – потеря денег! – говорил Гришавин.– Всякое насилие сверх необходимого – убыток!»

Крепленому Гришавин напоминал калькулятор: выгодно – сделают из человека жареный фарш, невыгодно – пусть гуляет!

– Если мы его не прищучим,– сказал Крепленый,– потеряем авторитет. Его и Коня. И сначала Коня, не хер ему своих людей распускать! Другим тоже урок будет!

– Коня трогать нельзя! – наставительно произнес Гришавин.– Конь – существо полезное. И под присмотром. Под моим присмотром. А авторитет ты уже потерял… – Гришавин выдержал паузу: ляпнет что-нибудь воровайка в свое оправдание? Не ляпнул. Смолчал.

– Даю тебе три дня,– строго произнес бывший партийный работник.– Через три дня ты этого молодца, Спортсмена, доставишь мне. Живым, понял? Я должен точно знать: Спортсмен этот сам по себе прыгает или на чьей-то веревочке!

– Сам он! Сам! Свободой клянусь! – воскликнул Крепленый.

– Ты,– тем же ровным голосом отвечал Гришавин,– так думаешь. А мне не думать, а знать надо. Я за вас всех отвечаю, понял? Ты, я знаю, ментов подключил своих?

– Угу,– кивнул Крепленый – Пусть пайку отрабатывают!