Александр Мазин - Я – инквизитор

– Ага,– сказал Петя.– Жив-здоров!

– Подожди в машине! – не оборачиваясь, велел отец Егорий.

Раздевшись, он направился прямо в спальню. Ласковин шел следом. Нужно было что-то сказать, он понимал, но что?

– Прости, Боже, прегрешения наша! – прошептал отец Егорий, останавливаясь в дверях и перекрестившись. Затем двинулся к лежащей на полу женщине, приподнял край одеяла, снова накрыл ее и обратил потемневшие глаза к Ласковину.

– Я виноват,– произнес Андрей

– Где твой крест? – жестко спросил иеромонах. Ласковин тронул шею… Креста не было.

– Должно быть… она сняла его,– пробормотал он. Отец Егорий сунул руку под ворот, вытащил свой нательный крест, серебряный, на цепочке, надел на Андрея и завязал узлом на уровне его ключиц. Теперь снять крест можно было, только разорвав цепочку или развязав узел.

– Да,– сказал Потмаков, опускаясь на стул.– Ты виноват. Сядь! – Он ткнул пальцем на ковер у своих ног.– Сядь и рассказывай!

Каждая подробность того, что произошло вчера вечером, с потрясающей четкостью была зафиксирована памятью Ласковина. О, Андрей много дал бы, чтобы забыть. Но он помнил – и шаг за шагом выкладывал отцу Егорию, не упуская ни одной детали, ни одного побуждения. И по мере того как говорил, Ласковин словно отстранялся от происшедшего. Он переставал чувствовать себя преступником. И описывал события, как описал бы Зимородинскому проигранное кумитэ: акцентируя на собственных ошибках, чтобы не повторить их в следующем бою. Только один эпизод он описал лишь в общем: видение. Андрей сделал это потому, что слова «двойника» о «псе» могли, как ему казалось, задеть отца Егория. Потмаков не придал этой обобщенности значения: иллюзия есть иллюзия. И так сказано было слишком много. Игорь Саввич ощущал, что за чудовищными поступками Андрея стоит нечто большее, чем происки доморощенной ведьмы и подверженность Ласковина греху. Но аналитический ум пасовал, а интуицией ухватить истину не удавалось.

Отец Егорий поднялся, хрустнув коленями.

– Где кот? – спросил он.

Ласковин огляделся и сразу же обнаружил лежащий на ковре черный кинжал. Кота не было.

– Не трогай, я сам! – сказал отец Егорий, когда Андрей потянулся к оружию,

Кинжал «пах» злом. Он «провонял» им настолько, что отец Егорий, взявши, едва не отшвырнул его подальше. Но сумел перебороть себя. Черный клинок был испещрен угловатой клинописью и покрыт ржавыми разводами.

«Нужно его в огонь»,– почему-то подумалось Потмакову.

– Газ зажги! – распорядился он.

Длинный клинок занял целые две конфорки плиты. Прошло минуты три, но облизываемый голубым пламенем металл оставался таким же черным. И никак не окрашивал самого огня. Потмакову показалось, что он так же холоден на ощупь, как и раньше. Но пробовать отец Егорий не стал. Только с мрачным удовлетворением смотрел на орудие сатаны. Он знал, что поступает правильно. И чувствовал от этого воодушевление. Он – тоже орудие.

В руке Господа.

– Пойдем,– произнес иеромонах, и они вернулись в спальню.

Теперь внимание отца Егория обратилось к дальнему, самому темному углу комнаты, отгороженному фанерной ширмой. Здесь размещалось то, что, как представлял Игорь Саввич, было языческим алтарем.

– Раздерни шторы! – распорядился отец Егорий.– Да форточку открой!

– Замерзнет! – Ласковин кивнул на лежащую на ковре.

– Открывай! – рыкнул Потмаков. И Андрей повиновался.

Хм, это действительно был алтарь. Очень простенький – деревянная тумба, сделанная вручную не очень умелым столяром. На ее крышке – две каменные чаши с жидкостями, стеклянный флакон с солью, еще одна чаша, бронзовая, с золой на дне, и грубо вырезанная из дерева женская фигура. Золотая цепочка обвивала ее спиралью от шеи до ног, которые резчик лишь обозначил вертикальной бороздкой. Ни один из этих предметов не таил в себе активного зла. Язычество – да, но для отца Егория язычество было скорее невежеством, чем происками сатаны. Вроде веры в приметы.

Игорь Саввич открыл дверцу тумбы-алтаря.

О! Чего только не было внутри! Флаконы, шкатулки, баночки с мазями, связки свечей, ножи, крючки, иглы, пучки засушенных трав, даже полиэтиленовый мешочек с ладаном. Отдельно, закрепленные на самой дверце тумбы, хранились лучинки-палочки. Некоторые покрыты цветными составами. Отец Егорий взял наугад одну, понюхал: можжевельник. Игорь Саввич подавил в себе желание собрать все это в мешок, вынести на улицу и сжечь. Подавил, потому что то было человеческое побуждение, а не внушенное свыше.

– Взгляни, как там этот,– вспомнив про черный кинжал, сказал он.

Сразу сообразив, о чем говорит иеромонах, Ласковин отправился на кухню и, вернувшись, сообщил:

– Лежит.

– Все такой же?

– Угу.

Отец Егорий кивнул, словно иного не ожидал. Взял бронзовую чашу, повертел в руках.

– Здесь должен гореть огонь,– сказал Андрей у него за спиной.

– Понятное дело,– пробормотал Игорь Саввич и вспомнил о лампадке в соседней комнате. Там – горит, а здесь – погасло. Знак?

Что бы ни таил в себе «инвентарь» ворожеи, им можно заняться позже. В первую очередь надо помочь той, кому он принадлежит.

Отец Егорий не испытывал жалости к Антонине. Зло, которое свершилось над ней, было вызвано ею же. К тому же ворожея вовлекла в безобразие и опекаемую отцом Егорием душу. Иеромонах посмотрел на Андрея, вертевшего в руках большую чашу из красной меди.

– Я грехов твоих не отпустил! – холодно произнес он.

Ласковин едва не выронил чашу из рук. Лицо его стало еще бледней.

– Выйди,– приказал Игорь Саввич.– Сядь там и жди, пока не позову.

Присев рядом с лежащей Антониной, отец Егорий скинул с нее одеяло, подсунул руки под бедра и лопатки женщины и, крякнув, поднялся.

– Андрей! Дверь мне открой и свет в ванной зажги! – крикнул он.

Осторожно опустив женщину в ванну (тяжеленькая, однако!), отец Егорий включил теплую воду и начал осторожно обмывать ее.

– Выйди вон и дверь закрой! – сердито сказал он застывшему в дверях Ласковину.

Антонина постанывала, не открывая глаз. Время от времени она в беспамятстве проборматывала ведьмовские слова, но иеромонах обращал на это мало внимания. Они задевали его не более, чем прикосновения к обнаженному женскому телу. Монаху, разумеется, не положено прикасаться к женщине, но отец Егорий был выше вожделения. Плотские страсти сгорали в нем без остатка. Да и полученный в домонашеской жизни медицинский опыт помогал при необходимости отключаться от лишних эмоций. Игорь Саввич сдвинул Антонину пониже и подложил под ее затылок сложенное полотенце – для мягкости. Пред ним было человеческое существо, нуждавшееся в духовной и физической помощи. Сначала – в физической.