Дмитрий Тихонов - Чертовы пальцы (сборник)

– Дальше.

Голос у Шахтера ледяной, мертвый. Он недоволен, и это понятно. Я не ожидал ничего другого, но холодок в солнечном сплетении возникает мгновенно – крохотный, липкий сгусток страха, нежно обволакивающий тонкими щупальцами желудок. Почему-то очень хочется обратиться к собеседнику по имени и отчеству, однако сейчас делать этого ни в коем случае нельзя.

– Расклада не знаю, – собираюсь с силами я. – Не помню. Но автозаводские оказались кончеными беспредельщиками. Постреляли нас. Мы отбились.

– Дальше.

– Гену ранили, меня тоже. Дед и Гвоздь целы. Валим к реке дворами.

– Ясно. Жди.

Шахтер кладет трубку.

– Ну как? – спрашивает Дед.

– Сказал ждать.

– Лады, хрен ли. Нам же не жалко. Времени, сука, – хоть жопой жри!

– Может, притормозишь пока?

Ответить Дед не успевает. Сотовый у меня на ладони ловит входящий вызов. Быстро начальство проблемы решает, ничего не скажешь. Нажимаю кнопку с зеленой полосой.

– Слушаю.

– Так, – Шахтер говорит резко, отрывисто, будто рубит мясо. – Уходите не к реке, а за город. По Московскому. Там есть место. Гвоздь знает. Скажи ему, что нужно к костоправам, он покажет.

– Понял.

Щелчок. Шеф отключается. Мог бы хоть удачи пожелать, в конце концов. Я протягиваю мобильник Деду, но он отрицательно качает головой:

– Оставь пока. Что там?

– Двигаем на Московское шоссе и по нему уже за город, к каким-то костоправам. Гвоздь должен знать, где это.

Гвоздь вздрагивает, торопливо кивает:

– Ага, ага, знаю, помню. Я покажу.

Дед бросает на него презрительный взгляд. Ему явно не по себе от того, что придется следовать указаниям малознакомого чушкана. Но перечить Шахтеру у нас не принято.

– Ладушки, – Дед выворачивает баранку, направляя «девятку» прочь из лабиринта дворов. Он знает этот район лучше любого навигатора. Не зря бомбил здесь в былые времена. Судя по всему, сейчас ему лучше не мешать – и без того настроение ни к черту, а уже если под руку говорить, то бедняга совсем съедет с катушек. Уж я-то разбираюсь в подобных вещах.

Откидываюсь на спинку сиденья, закрываю глаза. Боль в ладони пульсирует, растекается горячими волнами по всему телу, будит в голове невеселые мысли. Скальпеля ранили. Впервые. Прежде он всегда выходил невредимым из любой схватки. Прежде он всегда успевал нанести удар раньше. Стареет? В смысле, мы оба – стареем? Или просто не повезло? Надо будет спросить, что он сам думает на этот счет.

Иногда мне удается поймать отголоски его мыслей, отзвуки его чувств. У парня проблемы с радостью, вот в чем беда. Удовольствие ему доставляют всего несколько вещей: ножи, текущая по пальцам кровь и чужая боль. Я не доктор, но это наверняка как-то связано с импотенцией. У Скальпеля не стоит. Вместо того, чтобы тыкать в людей хером, он тыкает в них лезвиями – и ловит от этого кайф.

У меня-то с девчонками все нормально. Правда, хотелось бы их побольше. Человеку вроде меня трудно соблазнить девушку, даже заинтересовать тяжело. Проблемы с головой не спрячешь в черный пакет для мусора и не закопаешь на пустыре. Хорошо, что в последние пару лет у Шахтера много работы для нас – а за сделанную работу он башляет солидно, по-честному. В наше поганое время деньги любую красавицу могут сделать гораздо сговорчивей.

Но с серьезными отношениями беда. Когда я с бабой, Скальпель не уходит далеко. Я постоянно ощущаю его присутствие – будто в соседней комнате прячется здоровенный черный пес, внимательно прислушивающийся к каждому нашему движению. Он смотрит на ее лицо моими глазами, изучает ее тело моими руками, вдыхает ее аромат моим носом, хрипит в ее уши, когда я кончаю. А потом исчезает на день или два. Два дня тишины в голове, два дня полного контроля – да я бы наслаждался каждой минутой, если бы не был уверен, что потом Скальпель обязательно объявится вновь, с засохшей кровью под ногтями.

Он хочет убить меня. Я знаю. И он знает, что я знаю. Хочет убить меня, единственного свидетеля его слабости, постоянное напоминание о позоре. Но это невозможно, а потому ему приходится вымещать злобу на других.

– Что за костоправы? – спрашивает Дед, и я, утонувший в своих мыслях, сперва думаю, что вопрос обращен ко мне и даже открываю рот для ответа, но успеваю вовремя спохватиться. Гвоздь, видимо, тоже убаюканный дорогой, молчит, и Деду приходится повторить:

– Говорю, что, сука, за костоправы?

– А? – Гвоздь встряхивается, трет рукой глаза. – Костоправы?

– Ну, к кому мы едем.

– Да двое каких-то… со странными кликухами.

– Настоящие врачи?

– Хрен их знает. Вроде все грамотно сделали, когда я к ним с Китайцем ездил.

Китаец тоже работал на Шахтера. В прошлом году его чуть не повязали прямо на улице, он отбился и после перестрелки с полицией ушел в бега со всей своей бригадой. Говорили, что свалил куда-то далеко, чуть ли не за границу. Хотелось бы верить, что в нашем случае обойдется без таких серьезных мер.

– Вспомнил! – Гвоздь театрально хлопает себя по лбу. – Штопаный и Бухенвальд! Как увидите, сами поймете почему. Но они молодцы, работают четко.

– А с тачкой что?

– Разберутся, не переживай, – он вдруг напрягается, поворачивается почему-то ко мне. – Но про мобилу им тоже не говорите, лады?

– Не ссы, – бурчит Дед. – Не их дело.

«Девятка» послушно несется по почти пустой дороге. Мы уже пересекли черту города, по обе стороны тянутся бесконечные склады, перемежаемые шиномонтажами, заправками и кабаками для дальнобоев: «У Ирины», «У Надежды», «Горшки – ручная работа» и прочая тускло подсвеченная хренотень.

– Сейчас сады начнутся, не пропусти третий поворот направо, – говорит Гвоздь. – Потом прямо до упора – и мы на месте.

– Часто там бываешь?

– Вместе с Шахтером пару раз заезжали, а потом с Китайцем.

Вместе с Шахтером. То-то и оно. Этот хмырь в каких-то особых отношениях с шефом. Не удивлюсь, если в итоге окажется, что потерянный телефон – наша с Дедом вина.

– Ага, уже близко! – Гвоздь указывает на пронесшийся мимо рекламный щит с приглашением заплатить всего полтора миллиона за коттедж из клееного бруса. – Почти добрались.

Дальше все происходит точно так, как он сказал. Дорогу охватывает садовый массив, и на третьем повороте мы уходим направо. Здесь нет ни фонарей, ни вывесок, и даже небо уже не отсвечивает розовым. Еще пару минут машина ползет сквозь непроглядную тьму, а затем замирает перед решеткой невысоких покосившихся ворот.

– Приехали, – сообщает Гвоздь и кивает куда-то во мрак. – Вон Бухенвальд идет.

В потоке света появляется нелепая темная фигура, и любые вопросы насчет погоняла действительно отпадают сами собой. Никогда раньше не приходилось мне видеть настолько тощего человека. Он худ не болезненно – смертельно. И даже одежда, висящая мешком на этом словно бы собранном из веток теле, не может скрыть столь вопиющей худобы. Костлявые пальцы упираются в ржавое железо ворот, тянут створку в сторону, освобождая проезд.