Дмитрий Тихонов - Чертовы пальцы (сборник)

– Чего застыл? Давай тащи коробку.

Костлявый кивнул и скрылся в сенях. Штопаный опустился на диван рядом с девушкой. Та отпрянула от него, вжалась в искореженную, твердую как камень спинку, но толстяк и бровью не повел.

– Это отец, – сказал он, указав на старика в инвалидном кресле. – Знакомься: Савелий Григорьевич, родитель Господа Нашего. Несчастный старик. Натерпелся выше крыши. В девяностые годы здесь много беспредела всякого творилось, сестренка. Даже говорить страшно. После суда какой-то из местных братков, у которого Господь забрал то ли дочь, то ли племянницу, узнал, кто он, и приехал мстить. Связал Савелия Григорьевича, вывез в лес, заставил могилу копать, все дела, короче. Старика уже, прикинь! Типа, батя за сына ответит. Потом выстрелил ему в голову, землей присыпал и уехал. Все! Но Савелий Григорьевич не помер. Нет, сестренка, не так-то просто! Господь сохранил ему жизнь под землей, помог выбраться и доползти до дороги. Господь никогда не бросает своих.

Штопаный прочистил горло, сплюнул сквозь зубы на пол. У него на плече под плотной тканью свитера что-то шевелилось. Безымянная девушка не хотела знать, что именно, но Карина знала и ежилась от отвращения.

– У Савелия Григорьевича с тех пор с головой не очень, – продолжал рассказывать ее тюремщик. – Сама понимаешь, огнестрел, все дела. Ноги отнялись, говорит с трудом. Путает слова. Но он слышит Господа. В тот самый день, когда вернулся из больнички домой, он включил радио, и в шуме между станциями услышал голос своего сына. Знаю, – он пожал плечами и хмыкнул, будто действительно спорил с кем-то. – Все это звучит как какая-нибудь лажа, сектантство и все такое, но подумай сама, сестричка: голос предсказал, что ты приедешь и привезешь мощи Господа Нашего. Прикинь! Объяснил, как найти вас в Интернете, какие слова писать, откуда взять денег для задатка. Отвечаю. Мы должны были вернуть его отцу.

Проскрипев половицами в сенях, вошел Бухенвальд с коробкой. Поставил ее на край дивана, бросил вопросительный взгляд на напарника. Тот кивнул – мол, давай приступай. Бухенвальд разодрал коробку, рассыпав по полу упаковочный наполнитель, повертел в пальцах обнаруженный внутри пластиковый контейнер, но, не сообразив, как его открыть, просто продавил пальцами крышку и оторвал ее. Очистив от ваты череп, похожий на странный керамический сосуд, он шагнул к старику. Штопаный вскочил с дивана, бросился наперерез, изящным движением повернул регулятор звука на приемнике, опрокинув комнату в тишину.

Старик встрепенулся, вздернул голову, будто только что пробудившись ото сна, уставился Штопаному в лицо.

– Что случилось? – спросил он сипло. – Ты чего?

– Савелий Григорьевич, это… нашли мы, как сказано было. Вот твой сын.

– А?

– Вот твой сын, говорю!

Бухенвальд склонился перед стариком, протягивая ему череп на вытянутых руках. Девушка, забывшая свое имя, наблюдала за происходящим без интереса, довольная тем, что никто не пытается навредить ей. Савелий Григорьевич дотронулся до черепа пальцами, осторожно, словно опасаясь обжечься. Затем, пожевав губами, все-таки взял его, взвесил в ладонях, посмотрел в пустые глазницы, прошептал:

– Максим, я узнал тебя. Столько лет прошло, а узнал.

Карина с трудом сдержала смех. Не стоило привлекать внимание к девушке, пусть ее судьба и решена. Она даже подумала, что той следовало бы попытаться улизнуть, пока похитители заняты изучением поганой своей святыни – более подходящего момента могло просто не представиться. Но девушка не желала шевелиться. Каждое движение казалось ей обреченным на неудачу, непременным условием новой боли. А потому она осталась на диване, пахнущем псиной, и Карина смирилась, хотя вскоре пожалела об этом.

Старик поднес череп к лицу, поцеловал в гладкий грязно-желтый лоб. При этом его палец коснулся пулевого отверстия на шве между левой височной и затылочной костями. Старик замер, потом повернул череп. Долго не сводил взгляда с крохотной дырочки, а когда наконец поднял глаза, в них стояли слезы.

– Это она сделала? – прошептал он, указывая кивком на безымянную девушку.

– Нет, что ты! – отмахнулся Штопаный. – В те годы ее еще…

– Это она сделала! – завопил старик. – Она! Шмара подзаборная! Кровопийца!

Дрожащими руками он положил череп на столик и, крутанув колеса коляски, направил ту к дивану. Лицо его тряслось, жиденькая седая бороденка ходила ходуном.

– Что молчишь?! Что молчишь, а?! – заорал он, совладав с дергающимся ртом. – Скажи хоть слово, шмара вонючая, пока я тебя не придушил!

Девушка отпрянула, но позади была только спинка дивана и стена. Старик махнул рукой – заскорузлые узловатые пальцы с острыми желтыми ногтями сомкнулись в нескольких сантиметрах от ее лица. Вот и все, подумала Карина, вот и финал. Для этого тебя сюда и привезли, подруга, чтобы Куницыну-старшему, вырастившему насильника и убийцу, было на ком отвести душу. Но тут Бухенвальд схватил старика за плечи и откатил назад, а Штопаный стащил пленницу с дивана.

– Пойдем-ка, сестричка, – прошипел он. – Уберем тебя с глаз долой.

Хозяин дома орал, плевался и матерился, пока Штопаный волок девушку к высокой, аккуратно покрашенной двери, ведущей в соседнюю комнату. Но стоило этой двери захлопнуться за ней, как крики прекратились.

– Дружище, по-моему, пора сделать кое-кому укол, – раздался приглушенный голос Штопаного. Потом все стихло. Карина зашевелилась. Вокруг был абсолютный мрак, однако, когда ее швыряли сюда, она успела разглядеть лица. Множество лиц, глядящих со всех сторон. И кое-что другое. Кое-что, заставившее ее вернуться в тело, двигаться, дышать. Надеяться. Девушка на четвереньках доползла до стены, поднялась и принялась ощупывать ту в поисках выключателя. В соседней комнате что-то зашуршало, звякнула посуда. Карина застыла на месте, боясь выдать себя, свою надежду, и продолжила поиски только спустя несколько тошнотворно долгих секунд. Выключатель обнаружился именно там, где ему полагалось быть – на высоте ее плеча, у самого косяка. Она зажгла свет.

Здесь была люстра. Массивная, с пятью витыми плафонами, хотя и покрытыми толстым слоем пыли. Еще здесь были фотографии. Большие и маленькие, черно-белые и цветные, выцветшие и отлично сохранившиеся. На стенах, на полу, за стеклом серванта, на круглом журнальном столике с изогнутыми ножками, на древнем телевизоре с выпуклым экраном. Фотографии одного и того же человека, Максима Савельевича Куницына: смеющийся малыш, озорной пацан, задумчивый юноша, долговязый угловатый мужчина с копной непослушных волос. Некоторые из этих фотографий Карина встречала раньше, когда изучала историю Гравера, но большинство видела впервые – скорее всего, они никогда не покидали пределов дома и предназначались только для глаз его хозяина. Комната была храмом, часовней, а снимки – иконостасом Господа. Скоро череп займет здесь положенное место.