Фрэнсис Хардинг - Песня кукушки

«Что со мной не так?» Даже сейчас, после дикого обжорства, она чувствовала, что новый приступ голода скоро нахлынет, как волна, чтобы затопить ее.

Неверные шаги привели ее к стене сада. Осыпающаяся от ветхости, она была достаточно низкой, чтобы Трисс смогла на нее забраться и сесть, подтянув колени под тонкой ночной рубашкой. Под ней простиралась гравиевая дорога, идущая мимо коттеджа, и, проследив за ней взглядом, Трисс увидела, что она изгибается, спускаясь по кочковатому холму к отдаленной деревне, которая отсюда виделась не более чем скоплением огней. Перед ней она заметила треугольник луга, в лунном свете казавшегося грифельно-серым. Дальше маячили слабо освещенные окна, а за ними… узкая полоска черноты, словно открывшийся шрам.

Гриммер. Ей показалось, что она разваливается на части. Все ее понимание того-как-быть-Трисс, которое она аккуратно, по крупинкам собирала весь день, снова рассыпалось — в один миг. «Что-то случилось со мной в Гриммере. Мне надо посмотреть на него. Я должна вспомнить». Она совершила марш-бросок вниз по холму, по колючей траве, минуя широкие повороты дороги. Грубые стебли и чертополох кололи ее ступни и щиколотки, когда она бежала по неровному склону, но она думала только о Гриммере.

С каждым шагом угольно-черный прищуренный глаз Гриммера становился все ближе и ближе. Колени Трисс ослабели, но теперь, казалось, спуск сам нес ее вперед. Гриммер рос и рос и к тому времени, как она добралась до луга, перестал быть простым шрамом в земле и превратился в узкий пруд, достаточно длинный, чтобы проглотить четыре автобуса. Над его водами ивы разметали свои длинные косы, дергаясь под порывами ветра, словно от плача. На темной поверхности Трисс разглядела белые бутоны водяных лилий, похожие на маленькие руки, тянущиеся из-под воды. Откуда-то снизу время от времени доносились вороватые шорохи и стуки. Птицы. Наверняка птицы. Конечно, никто не подстерегает ее в кустах, — откуда им знать, что она обязательно вернется?

Неуверенные шаги привели ее на зеленый берег. Она резко остановилась у края воды и в первый раз по-настоящему ощутила холод. Именно здесь сотни лет назад топили ведьм. Именно здесь находили свой конец самоубийцы. На берегу была заметна мешанина из грязи, трава вырвана с корнем и виднелись следы пальцев. «Вот где я выбралась из воды. Судя по всему. Но почему я упала?»

Она надеялась найти здесь воспоминания, которые помогут ей обрести твердую почву под ногами. Но когда память вернулась, она не принесла утешения. Только страх. Падение… Трисс вспомнила ледяную темноту, холодную воду, затекающую в нос, рот и горло. Кажется, она вспомнила, как смотрит вверх сквозь коричневую толщу, барахтается и видит над собой две темные фигуры, очертания которых колеблются и расплываются от движения воды. Две фигуры стоят на берегу, одна выше, чем другая. Но на поверхность пыталось всплыть еще одно воспоминание, что-то случившееся прямо перед этим…

«Здесь что-то стряслось, что-то, что никогда не должно было произойти. Я передумала. Не хочу вспоминать».

Но слишком поздно, она уже здесь, и Гриммер наблюдает за ней своим огромным темным прищуром, как будто в любой момент может широко открыть свой глаз и уставиться на нее. А потом, по мере того как росла паника, ее разум захлопнулся, как книга, и инстинкты взяли верх. Она развернулась и побежала подальше от воды по траве и вверх по холму, к дому, со скоростью и ужасом преследуемого зайца.

«Шесть дней», — послышался смех. «Шесть дней», — прошуршали старые высохшие газеты. Но когда Трисс проснулась, слова опять растаяли, превратившись в шепот листьев за окном.

Трисс открыла глаза. Что-то кололо ей щеку. Она потянулась, вытащила сухой лист из волос и уставилась на него. Постепенно она вспомнила, что делала накануне вечером. Она и правда вылезла через окно, объелась паданцев, а потом пришла на берег Гриммера в надежде, что он заговорит с ней? Она прокладывала путь среди воспоминаний с неверием, словно хозяин, изучающий грязь, ночью занесенную в дом лисами. В волосах нашлись еще листья, она торопливо выбрала их и выкинула из окна. Грязные ноги вытерла носовым платком. Ее ночная рубашка испачкалась и покрылась пятнами, но, может быть, ей удастся тайком пронести ее в прачечную.

«Никто меня не видел. Никто не знает, что я сделала. И если я никому не расскажу, то будто ничего и не было. И я не стану это больше делать. Сегодня мне лучше. Я оденусь, пойду завтракать, и все увидят, что я выгляжу намного лучше… и это станет правдой».

Мать встретила ее появление с радостью:

— Трисс! Ты встала! О, как хорошо, что тебе лучше.

Голод наконец сломил защиту Пен. Она поставила свой стул как можно дальше от остальных членов семьи и обиженно склонила голову над тарелкой. И ела с видом приговоренного узника. С фермы только что принесли и сварили свежие яйца, аккуратно усадив их в подставки рядом с тостами. Волчья стая, завладевшая желудком Трисс, все еще хотела пищи, но она заставила себя есть медленно и аккуратно и остановилась, доев свою порцию.

«Вот видите? Мне сегодня лучше».

После завтрака они отправятся домой. Все будет в порядке, как только они вернутся.

Оказавшись в своей комнате, Трисс быстро сложила вещи в свой красный чемоданчик. Последней была Ангелина, ее кукла. Красивая большая немецкая кукла размером с младенца. Ее лицо не сияло, как обычно фарфор, но обладало матовым блеском живой кожи, аккуратно нарисованными ресницами и изящными бровями. Нарисованные губы приоткрывались, демонстрируя белые зубки. Кудрявые волосы были светло-каштановыми, как у самой Трисс, и одета она была в бело-зеленое платье с узорами в виде плюща.

Разум Трисс сыграл с ней странную шутку, и она смотрела на свои вещи так, словно видит их впервые. Незнакомая мысль своевольно закралась ей в голову. «Как будто мне все еще шесть лет. Как будто я в том возрасте, когда погиб Себастиан». Она уставилась на Ангелину со странным ощущением, словно в ней заворочался червячок стыда и удивления.

— Что ты здесь делаешь? — тихо спросила она. — Мне одиннадцать лет. Почему я до сих пор ношу с собой куклу?

Эти слова еще висели в воздухе, когда кукла в ее руках шевельнулась. Сначала задвигались глаза — прекрасные серо-зеленые стеклянные глаза. Они медленно повернулись, уставившись в лицо Трисс. Потом открылся маленький ротик.

— Что ты здесь делаешь? — эхом повторила она слова Трисс с яростью и изумлением, голосом холодным и мелодичным, как звон чашки. — Ты что о себе возомнила? Это моя семья.

Воздух покинул легкие Трисс. Тело застыло, иначе кукла, без сомнения, выпала бы из ее рук. «Это фокус, — отчаянно сказала она себе. — Должно быть, это проделки Пен».