Шимун Врочек - 13 монстров (сборник)

Сплюнув отсутствующей слюной, Потапов, шатаясь, ушел во двор Хилоя. Вернулся он уже с топором и пустым рюкзаком. Обгорелую голову Снегурочки, зияющую единственной опустевшей глазницей, он отсек только с пятого удара. Накрыл рюкзаком, сбивая остатки пламени, и в этот же рюкзак спрятал свой трофей… свою будущую славу. После чего презрительно сплюнул вновь, на этот раз демонстративно, и покинул Маррь, оставив за спиной полтора десятка стариков, медленно стягивающихся к догорающей Снегурочке.

Седенькая старушка Марта Тойвовна по-детски дернула деда Хилоя за рукав.

– Староста, чего делать-то будем?! – голос ее подрагивал от испуга. – Он же других приведет!

– Городские опять иконы мои забрать захочут, – прошамкала беззубая бабка Анники. – Иконами разве можно торговать-то?! Господи, прости!

Она мелко перекрестилась двумя перстами. Нестройный хор голосов загудел со всех сторон, разделяя опасения односельчан.

– Землю! Землю отымут! – пророчил скрюченный ревматизмом дед Федор, заботливо обнимающий супругу, вперившую ослепшие глаза в пустоту.

– Тихо! – дед Хилой поднял мосластые руки вверх, пресекая базарный гомон. – Тут вот что… Я с неделю назад у Марревой гати лося дохлого видал. Лишкиных пацанов работа. Так что очкарику нашему житья – до первых сумерек. Щенки не выпустят. Они ему за Лишку сами голову открутят… уж они-то точно мамку услыхали…

– Староста, слышь-ка! А ну как очкарика искать придут? А и не искать, так просто кто про нас прознает? Каждый год ведь приходят! Кто нас защитит-то теперь?

Тяжелый взгляд старосты пополз по лицам сельчан, добрался до согбенного деда Федора и остановился.

– Сосед, а не пора ли вам с Дарьюшкой детишек завести? Очередь-то ваша вроде…

Дед Федор еще крепче прижал к себе жену и кивнул. Та благодарно погладила его по морщинистой руке. Ее ослепшие глаза наполнились слезами. Одинокие старухи завистливо ворчали что-то невразумительное, не смея спорить в открытую.

– Значит, решено, – дед Хилой рубанул воздух ладонью, – как снег ляжет, пойдете за Марреву гать. Новую Снегурку будить надо.

– Господи, – прошептала слепая Дарья. – Господи, счастье-то какое!

Во мне растет дерево.

Стоит задержаться на несколько минут на одном месте, как я пускаю корни. Сквозь мою кожу, загрубевшую, в чешуйках наростов, пробиваются тонкие побеги, пронизывают стул, на котором я сижу. Будь он деревянным, я бы уже врос в него намертво.

Но он пластиковый. Так что я всего лишь обвиваю его, словно чертова орхидея. Я ничего не понимаю в садоводстве. Я и цветы-то дома не держал – пока их не завела жена…

Теперь у нас в доме пятнадцать горшков. И я.

Где-то в одной категории с фикусом.

Сейчас я щелкаю по клавишам ноутбука, а из кончиков пальцев пробиваются тонкие побеги. Я – дерево. Я – человек. Я ходячая двойственность и метафора во плоти.

Моя жена не была бревном в постели, зря вы это. Ну, может, чуть-чуть деревянная. Именно в метафорическом, образном, смысле. А не потому, что мать у нее – ведьма.

Да, ведьма. Жуткое создание. Я знаю, многие так говорят о своих тещах. И теперь думаю, что некоторые – я не говорю, что все, но кто знает? – может, они не преувеличивали, называя маму своей жены исчадием ада, ведьмой, монстром, голодной глоткой, летающей бензопилой и глазами дьявола. Считаете, это все метафоры, а на самом деле это простые, возможно, даже милые пожилые женщины?

Я не уверен. От этих метафор пахнет, простите, совсем не бутафорской кровью.

Я становлюсь деревом. Могу стоять неподвижно целыми часами. Автоматически поворачиваюсь лицом к солнцу. Могу определить, где находится север – с легкостью, без всякого компаса. Потому что именно с той стороны у меня сильнее растет щетина.

Я не шучу. Пожалуйста, поверьте мне. Я не шучу. Я в ужасе.

Казалось бы, самые обычные вещи становятся пугающими, если происходят буквально. Вы когда-нибудь обращали внимание, сколько метафор мы используем в речи? Нет? А я знаю. Не потому, что я фанат лингвистики… А потому, что то, что для вас забавно, для меня – ужасающе и буквально.

Вот сейчас я практически прирос к стулу.

Обвился, пустил корни. Спина деревянная. Руки буратиноподобные. Я чертов Пиноккио – за исключением того, что у него была надежда стать человеком… а я эту надежду с каждой минутой теряю.

Я еще человек. И уже дерево.

Я не бил свою жену, зря вам это сказали. Честное слово, зря. Если бы я знал, чем это кончится…

Никогда не связывайтесь с милыми пожилыми женщинами. За этой маской скрываются пропасти ада и разверстые пасти монстров. Годзилла нервно курит в радиоактивном саду добра и зла по сравнению с этими женщинами.

На самом деле все просто.

Я ударил Веру, она позвонила маме, та наложила проклятие.

Логическая цепочка, скажете? Так мне и надо, скажете?!

А рассказать вам, как я теперь бреюсь?

Какого цвета щетину вытряхиваю из-под ножа электрической бритвы?!

Зато сейчас, когда жена ушла от меня, забрав детей, я могу сказать – стерильно. В доме стало стерильно. Чистый хлорофилл. Солнечные ванны. Если бы я не боялся выходить на улицу, то проводил бы там целые дни. И холод не помеха. Возможно, я единственное дерево в мире, которое может себе позволить билет в Грецию. Только меня пугает перелет… потому что я могу пустить корни. Прирасту к креслу. Останусь в самолете навсегда и через несколько дней погибну от недостатка света. Воду-то, надеюсь, мне будут приносить?

Так вот, жена ушла не потому, что я ее ударил. А потому что я стал другим. Я превратился в монстра. Со мной стало невозможно иметь дело.

Забавно, что, когда тебе больше всего нужна помощь, тебя исключительно тщательно изобьют ногами.

А ведь это ее мать со мной сделала! Милая пожилая женщина ростом с гнома, ямочки на щеках, плетение из бисера. Все вокруг считали ее обаятельной. А я с первого дня видел чудовищный оскал за этими пожилыми ямочками. В какой-то сказке у ведьмы были железные зубы. То есть своих зубов у нее не было, она вставала с утра, брала с ночного столика железные челюсти, похожие на медвежий капкан, и засовывала в рот. Потом два раза щелкала зубами, проверяя, как челюсть встала на место, и – улыбалась.

Никаких иллюзий. Как только я попал в ее дом, это случилось. Вера пошла вперед, я замешкался в прихожей…

Снимая ботинки, я оперся на стену. Волнение, неловкость. И нажал на выключатель. Свет погас. Через мгновение я его включил, сердце колотилось так, словно я взбежал на шестнадцатый этаж (даже в восемнадцать лет я бы запыхался, пожалуй, а мне было не восемнадцать). Она стояла и улыбалась. Мило так. С ямочками. А я торчал как дурак с мокрой спиной. Волосы на затылке шевелились (метафора). И думал: показалось. Дурацкая ерунда.