Вадим Булычев - Два мира

Отец Иван улыбнулся.

— Что ж, Дима, поздравляю, ты наполовину страж.

Они погрузились в молчание. Пребывать друг с другом в молчании стало для них делом привычным. Здесь, на Холме, они научились улавливать малейшие движения души друг друга.

Вот и сейчас Дмитрий чувствовал, что батюшка немного тревожен, напряжен. Жить здесь, в мире стражей, в сказке, конечно же, ему нравится. А вот связь с тем миром, откуда они пришли, беспокоит его все сильнее и сильнее. Словно кто-то дергает его сзади за ниточку, вытягивает душу. Все это вертится вокруг возрастающего беспокойства о своей семье. Беспокойная тревога и омрачает сказку отца Ивана. Это Дмитрию гораздо легче, он не семейный. У него нет никаких серьезных дел и связей в мире людей.

«Да» — отвечал ему отец Иван из глубины своего безмолвия. — «Тебе легче, тебя ничего не держит. А я не могу даже здесь быть целостным существом».

«Я тоже пока не целостен. Вот Капитан, пожалуй, уже достиг целостности».

«И ты достигнешь. Тебе удается многое. Впрочем, и у меня есть кое-какие наработки. Я напоминаю себе стрелу, летящую к одной единственной цели. К своему Творцу. Поэтому, наверное, я больше Космос люблю, чем деревья…»

Отец Иван пошевелился и сказал:

— Узнал, кстати, как народ Лэйи в космосе путешествует. Сказка, конечно. Тело в защитный кокон облекается, как у гусениц, перед тем как бабочкой стать. И не только отдельное тело. Тот город, что ты видел, он тоже может покрываться защитным коконом и превращаться в большой космический корабль. А потом этот кокон входит в луч света. И становится частью световой волны. Так и путешествует на лучах «звезды по имени Солнце». А некоторые — и на лучах иных звезд.

Друзья опять погрузились в безмолвие. Они сидели долго, пока закатное Солнце не коснулось своим диском темного облака, висящего над западным горизонтом. Солнечные лучи пронзили темно-серую облачную «вату», и «вата» вспыхнула снизу красноватым пламенем, словно кто-то ее поджег.

Необычным было то, что туча висела далеко за «миром Брамы», над смертным человеческим миром, откуда они пришли сами. Этот мир лишен красок: если смотреть с Холма (откуда смотрели они), он выглядит как черно-белая фотография. А тут вдруг прорезался яркий оранжево-красный цвет. Казалось бы, радоваться, но что-то тревожно стало на душе от такой картины.

— Знамение, — тихо проговорил отец Иван. — Сегодня ночью может что-то случиться в селе. Или в окрестностях, такое ощущение у меня. У тебя нет?

— Не знаю, — сказал Дмитрий. — На душе тревожно. Сейчас только я ощутил страшный контраст между двумя мирами: этим, где мы с тобой, и тем, нашим миром, полным лжи и насилия. И в тот мир нам обязательно надо будет возвращаться.

Сон оказался явью!

Краснокутовский поп на самом деле душил его своей страшной лапищей, а другой лапищей шарил вокруг него, искал Живоглаз. Шимасса плохо помнил, как очутился в другом конце здания. Он стоял, прислонившись головой к холодной стене, все внутри него кричало: Живоглаз! Живоглаз остался там! В норе с попом!

Шимасса осторожно двинулся назад, в подклеть. Лапы у него предательски тряслись, сердце бешено колотилось. Но в подклети стояла гробовая тишина, никого. Священник исчез… Живоглаз?!!

Он знал, знал прекрасно, что Живоглаза нет, отец Борис его забрал и ушел (иначе бы не ушел). И все равно он кинулся под топчан в отчаянной надежде — а вдруг, вдруг камень куда-то закатился, вдруг поп его так и не нашел.

Нет, нет ничего, ничего нет!.. Шимасса шарил, шарил лапами по всему полу каморки, по углам, зачем-то полез в шкаф — метался по подклети как одержимый, наконец, упал на топчан и долго лежал без движений. Только беззвучно плакал:

— Бедный, бедный Шимасса, уа-а! Бедный, несчастный Шимасса, уа-а!.

Никогда еще Шимасса так не жалел себя:

— Проклятая жизнь, проклятая судьба, проклятый народ, — мысленно причитал он. — Но почему так?! За что?! Что я такого сделал?! Почему всё против меня?! Почему я не родился в хорошем месте, в хорошем народе, где всегда тепло, сыто и уютно? И где нет ужасных пришельцев и попов.

— Бедный, мертвый Шимасса. Да, теперь он мертвый, без своего сокровища, без Живоглаза. И теперь ему все равно. Он будет лежать здесь, пока не умрет или пока пришельцы не заберут его в темное рабство. Ему все равно. Мертвый, мертвый Шимасса…

Он престал плакать и как будто окаменел. Словно и действительно умер. Мысли стали бессвязными. Кто-то еще продолжал рыдать внутри него протяжным воем с кошачьими интонациями: бедный, несчастный, мертвый… Но постепенно этот голос затихал. В голове носились обрывки мыслей. И вдруг, так ярко-ярко вспомнилась слегка приоткрытая дверь в сером тоннеле — ее он видел в чудном видении, которое подарил ему Живоглаз — через дверь льются солнечные лучи… и запах детства.

Шимассе стало хорошо и спокойно, будто и не он рыдал только что. Он даже немного задремал, а проснулся с мыслью, что все не так уж и плохо. Теперь пришельцы, возможно, оставят его в покое. Камень-то у попа, пускай за ним и охотятся. Шимасса не спеша встал, потянулся и тут только почувствовал, насколько голоден. Он не ел с того самого дня, как украл камень. Пора высунуть нос из норы. Шимасса посмотрел в окно, принюхался. На дворе первые вечерние сумерки. Это хорошо. В сумерках Шимасса далеко видит, видит хорошо. И пришельцы в сумерках отчетливо видны — грязные, тяжелые тени, грузно порхающие или свисающие с ветвей деревьев.

Подождав еще немного, пока сумерки не сгустятся, он осторожно покинул брошенный детский садик. Став в глубокую тень, под козырек служебного входа, он замер, слился с сумерками, весь обратился в зрение и слух. Пришельцев не было видно нигде. Он обошел все здание, просмотрел все деревья и закоулки — никого. Шимасса едва не завопил от восторга. Немного постояв, он скользнул едва уловимой тенью к ближайшему жилому дому. Удача была на его стороне. Никогда еще он не был таким смелым, дерзким и одновременно осторожным. То ли короткое общение с Живоглазом так его укрепило, то ли перенесенные страдания.

Он без труда своровал еду. Проник в следующий дом, также взял немного еды. И легко проскользнув мимо своих глупых сородичей (они ничего и не поняли), вернулся в садик. Весь следующий день и ночь он спал и ел. А еще через ночь совершил путешествие по селу, снова набрал еды. Спустя несколько дней Шимасса предпринял еще одно путешествие. Он выбрал самое опасное направление: в сторону Кургана и Брамы. По этому пути он прибыл в село, когда бежал из плена, и больше никогда в эту сторону не ходил. И сейчас боялся идти; но в то же время словно что-то толкало его к походу, некая неведомая сила.

Шимасса дошел почти до конца улицы. Осмотрелся. Нырнул во двор ближайшего дома, прокрался в дом. И вдруг ощутил запах пришельцев. О, этот ужасный запах ни с чем не спутаешь. Так мог бы, наверное, пахнуть сырой, ржавый металл вперемешку с гниющей органикой где-нибудь на болоте. Запах был не особенно сильным, значит, или пришельцы ушли, или их присутствие незначительно — какая-нибудь мелочь в единственном экземпляре, самое рядовое звено их дорна. Шимасса осторожно, почти не дыша, пробрался в комнату. Именно отсюда шел запах. В прежнее время он бы давно в ужасе унес из этого дома свои лапы. Он и сейчас боялся, очень боялся, но почему-то не бежал. Шимассу вело новое, незнакомое чувство, и оно было сильнее страха.