Сергей Шаргородский - Красногубая гостья [Русская вампирическая проза XIX - первой половины ХХ в. Том II]

— Ах, как хорошо. Здесь у себя, дома; вы знаете, я в Италии родилась.

Мне вспомнилась гетевская Миньона [3] …гетевская Миньона — Миньона (от. фр. mignon — «милашка, крошечная») — персонаж романа Гете Годы учения Вильгельма Мейстера (1795-96) девушка-подросток, циркачка, уроженка Италии; имя ее стало нарицательным, в частности, широко употреблялось в поэзии «серебряного века». В рассказе обыгрываются некоторые мотивы этого романа. , если только можно Миньону себе представить светло-русой. Она спросила себе кофе и стоя принялась отпивать из чашки глотками, как-то исподлобья на меня посматривая. Мы разговорились особенно живо, точно что-то нас сблизило вдруг. Да и в зале было почти совсем пусто: должно быть пассажиры уже улеглись. И вдруг звонок. Я бросил наскоро какую-то монету на стол и мы выбежали на платформу, но поезд, дымя и стоная, уже принялся отходить. Мы посмотрели друг на друга, и Магда взглянула меня не только не испуганно, но как-то задорно, весело.

— Вот это хорошо, — захлопала она в ладоши, — никак не ожидала.

Неловкость ощущал только я. Она спросила по-итальянски какого-то рассыльного, когда проходит следующий поезд в Верону.

— В половине шестого утра, — ответил тот.

— Ну, что мы будем делать? — спросила она, смеясь. — Хотите, я вам покажу Боцен, я его знаю хорошо. Пойдемте.

Полупрозрачные сумерки едва начинали окутывать город, точно прятавшийся тени, пока вершины гор ясно еще обрисовывались на темневшем небе.

— Вы словно боитесь чего-то? — посмотрела она на меня смеясь, соскочив с крыльца станции на маленькую площадь. — А вот мне совсем не страшно, забавно напротив. Мы с вами вдвоем до половины шестого утра, ведь это оригинально!

— Хотите, я вас доведу до гостиницы, где вы отдохнете? — спросил я, весь сгорая от надежды, что она скажет «нет».

И она сказала это «нет» и сказала с таким обворожительным, зазывающим блеском в глазах, что у меня голова закружилась. Перспектива остаться всю ночь с глазу на глаз с юной очаровательницей была так неожиданна, столько сулила и жуткого, и сладостного.

А городок с своими пестрыми домами, с тесными улицами, на которых не слышалось звука колес, будто уже отходил ко сну, до того все было тихо и пусто вокруг. Звонко раздавались наши быстрые шаги по каменным плитам. Кое-где старинные, когда-то роскошные дворцы, обвитые плющом, угрюмо стояли, как вечные сторожа, забытые на своих местах. А ночь все густела, все ярче зажигались звезды; тихий воздух разносил благовонное дыхание все еще неотцветших роз. Мы случайно попали будто в иную, далекую, волшебную страну. Да и не знал я в самом деле хорошенько, действительность ли вокруг меня так прекрасна, или все это одно чудесное наваждение, и эта девушка тоже, все еще незнакомка для меня, и все-таки удивительно, непонятно мне близкая.

— Вам странно, — заметила она, и голос ее прозвучал в моих ушах совсем иначе, чем прежде, — что мы будто в пустом городе? Дело в том, что приезжие живут не здесь, а по ту сторону реки, в Грисе. Там и мы жили два года назад.

И она принялась рассказывать, как было тогда. И хоть это был совсем заурядный рассказ, но по мере того, как мы шли, все загадочнее мне становилась и она сама и наше быстрое сближение. Меня все сильнее тянуло к ней, точно волна, тихая, сладкая, убаюкивающая несла меня куда-то в лелеющих объятиях. А вокруг все чернело, только черные кипарисы кое-где казались еще темнее самой ночи. И вот, когда мы дошли до моста, из-за горных вершин поднялся месяц, и разом все изменилось. Бурная река заиграла серебром, ряд красивых вилл с колонами и широкими окнами ярко выступили из мрака, и Магда тоже, вся облитая месяцем, казалась уже неземным существом, налетевшим откуда-то чистым ангелом или, кто знает, злым, хотя и обаятельным бесенком.

Звуки музыки раздались. Огромное здание с мраморными колонами высилось перед нами.

— Войдемте, — предложила Магда, — это курзал. Здесь собираются по вечерам.

Мы вошли. В широком зале под звуки оркестра пары кружились; закружились и мы. И когда я обвил ее тонкий стан и она послушно последовала за мной, я почувствовал вдруг, что мы как-то уж навсегда, на всю жизнь неразлучны.

Мы вышли на террасу, наполненную запахом роз. Обширный сад, дышавший затаенной негой, спускался к реке. Мы долго тут пробыли и не смолкала наша болтовня, то и дело прерываемая ее чистым смехом. Но про что мы говорили тогда, я и вспомнить не могу. Знаю только, что наше дыхание сливалось, кончики ее волос щекотали мне шею и бессознательно жгучее желание овладевало мною все сильнее.

Я предложил ей отужинать вместе. Она только кивнула головой, и мы поднялись. И вот, сам не знаю как, мы вдвоем в старинном зале, с богатыми шелковыми обоями, и южная лунная ночь к нам льется в открытые окна. Мне не пришлось не пришлось даже заказывать ужин, накрыли стол, принесли кушанья, и как то это делалось само собою. Все ярче разгорались ее глаза, все чаще звонкий ее смех разливался в ночной тиши.

— Какое чудное вино, — сказала она отхлебнув. — Хотите?.. — И она протянула мне свой недопитый стакан.

И едва я отведал жгучей влаги, я вдруг понял, к чему стремилось все мое существо. Но я владел собою еще настолько, что принудил себя подняться и сказал хриплым голосом:

— Теперь я вас оставлю. Отдохните. Я прикажу, чтобы вас разбудили, когда будет время.

Но она тихо качнула головой.

— Я не устала совсем. Куда вам идти?

И опустив длинные ресницы, она как-то разом упала на широкий диван, и сколько неги, сколько очарования было в позе ее гибкого стана, будто приглашавшей меня остаться. В следующий миг я был у ее ног, покрывая ее всю жадными поцелуями…

Не знаю, когда я очнулся, — было еще темно. Губы мои все искали ее губ и не могли насытиться.

— Ты моя, моя навеки, — шептал я. — Мы связаны на всю жизнь.

— Да, на всю жизнь, — было ее ответом, и какая-то странная, будто недобрая улыбка заиграла на ее розовых губках…

А вот мы снова на станции, и слышится уж издали шипение поезда. Мы уселись в пустом купе.

— Ну теперь ляг, усни, — сказал я, обнимая ее в последний раз.

И она послушно улеглась, и сон мирный, детский, осенил ее почти тотчас же. Я молча любовался ею, такой чистой в своей грешной прелести, но мало-помалу и меня сковывала дремота. А когда я очнулся, яркий день стоял вокруг и никого рядом со мной уже было. Я вскрикнул от изумления. Было уже двенадцать, Верону миновали давно, длинный мост загремел под колесами: мы переезжали По. Стало быть, она тихо, незаметно вышла, чтобы меня не разбудить. Как это странно однако, как разительно странно. И мне померещилось, что вся эта ночь с своими жгучими очарованиями была одно волшебное наваждение и что-то меня унесло далеко-далеко за пределы действительности.