Адам Нэвилл - Ритуал

Светит полная луна, и лес за окном изменился. Он стал больше, чем раньше. Сейчас он покрывает всю страну до берегов холодного моря. Сияющий. Величественный. Эпохальный. Вечный. Люк чувствует себя перед ним совсем крошечным.

Сверху вновь слышатся голоса. Теперь он понимает этот шепот.

– Посмотри. Посмотри, – шепчут они. – Посмотри вниз.

На лугу, под небом, заполненным огромной луной, он видит белую фигуру в венке из цветов. Она сидит в телеге, груженной окровавленной дичью. Фигура раскачивается на сиденье как кукла. Или, может, сопротивляется чему-либо.

За телегой следует процессия. В пробивающемся сквозь тьму серебристом свете он видит скачущие тощие фигуры в древних лохмотьях. Они резвятся и дурачатся рядом с телегой. Их путь лежит в место, такое старое, что даже голоса на чердаке сказали, что забыли его истинный возраст. Возможно, последнее из всех старых мест.

Когда придет время, будет ли он взывать к небу вместе с ними? – спрашивают они. – Будет ли произносить старые имена вместе с ними? Услышав имя, он должен произносить его вместе с ними, затаив дыхание.

Фигуру в белом одеянии и венке из мертвых весенних цветов вытаскивают из телеги. Фигурой внезапно оказывается он сам. Теперь он стоит среди камней. Вокруг него на больших камнях лежат его мертвые друзья с застывшими в предсмертных муках лицами. Голые и обглоданные до черных от крови костей, они привязаны к камням с высеченными забытыми письменами. И он тоже водружен на один из камней, среди друзей. То, что когда-то отдавалось, будет отдано снова.

Из-за деревьев за ним наблюдают маленькие, неясные фигуры. Они разговаривают и издают звуки, напоминающие смех. Их шепчущие голоса проникают ему в глаза и уши, словно мухи.

Он видит другое место. Чувствует в нем запах жира, дыма и грязной соломы. Он находится то ли в темном амбаре, то ли в церкви. Простое строение из старого дерева, стены которого мерцают от красноватого света огня.

Где-то здесь, в темноте, стонет в предродовых муках женщина. Ноги сами несут его к ней, хотя внутренний голос кричит, чтобы он бежал прочь.

Вскоре к стонам присоединяется крик новорожденного. Он стоит в толпе маленьких фигур, рядом с темной, наполненной сеном, кормушкой. В ней лежит мокрое плачущее существо. И неясно, человек ли это. Его вытащили из раздвинутых безжизненных бедер за задние копыта. Достали из дымящейся, опустошенной утробы мертвой матери длинные пальцы свидетелей таинства.

Люк с криком вырывается из сна. Оглядывает темную комнату, чтобы разглядеть лица людей, что-то быстро ему бормочущих. Но голоса стихают, отступают куда-то вверх, на чердак.

Он снова стоит перед светящимся белым окном своей маленькой комнаты, содрогаясь от жуткого сна, и смотрит на лес, купающийся в фосфоресцирующем свете. На краю леса резвятся маленькие белые фигуры, тощие и волосатые. Он жмурится, и они тут же исчезают.

Он оборачивается и видит приближающуюся старуху. Ее маленькие ножки больше не стучат, потому что обмотаны тканью. Она протягивает ему нож. Длинный тонкий черный нож, который он видел раньше.

Острие лезвия словно гасит в нем все чувства, кроме ненависти, все воспоминания, кроме душащей злобы. Сейчас им управляют лишь инстинкты, как теми существами в лесу, умеющими выживать среди хитрых хищников.

С чердака доносится топот маленьких ног. Они стучат по старым бревнам, требуя крови.

Он опускает глаза на старуху, но она уже исчезла. Дом трескается вокруг него, словно старая рука, сжимающаяся в кулак. Он стоит среди щепок и пыли, с ножом в руке.

Когда лучи солнца пробились сквозь тонкие облака, Люк проснулся.

Вновь.

Задыхаясь, он сел в кровати. Холодный колющий воздух тут же окутал голое тело, и Люк понял, что на этот раз проснулся по-настоящему.

Чтобы облегчить боли в лодыжках, он изменил положение. Потер воспаленные запястья. Развел ноги в стороны. Сны отпустили его.

У Люка перехватило дыхание.

Его узы исчезли.

Осознание этого факта на мгновение лишило его дара речи и способности двигаться. Он посмотрел на сдвинутое в конец кровати одеяло. Между ног, на потрепанной овчине лежал красный швейцарский армейский нож, с выдвинутым главным лезвием. Это был его нож.

На край кровати было накинуто забрызганное старой кровью платье, а сверху лежал маленький венок из цветов.

Люк сидел на полу своей комнаты голый и смотрел на дверь. Было еще рано. За окном из-за облаков пробивались яркие, стального цвета лучи солнца. Дождь перестал.

Люк успокоил мечущиеся в голове мысли. Их разноголосье мешало осознать появившееся преимущество. Вместо этого он попытался понять свое новое положение в мире, который целиком превратился для него в место смятения и страха.

Старуха. Она явилась ему во сне, пока он спал в своей убогой кровати, связанный как пленник, как жертва. Но теперь он свободен, и в его руках нож. Значит, она приходила ночью, освободила от уз и оставила оружие?

Люк широко ухмыльнулся.

Прошлой ночью старуха очень разозлила молодежь. Она отказалась вызывать то существо из черного леса. Не подчинилась Локи. Отказалась вызвать демона, Бога, чтобы тот забрал его с креста. И теперь она хотела, чтобы он убежал либо избавился от молодежи в ее доме. Он не был уверен, чего именно, но у него были веские причины сделать и то, и другое.

От мысли, что есть шанс прожить гораздо дольше, чем пару часов, у Люка перехватило дыхание. Он даже потерял равновесие, и ему пришлось упереться одной рукой в грязный пол.

Ситуация резко изменилась, и, осознав это, он содрогнулся. Словно электрический ток пробежал под кожей. Веки дрогнули, мышцы напряглись. Он почувствовал себя легким как гелий и быстрым как заяц.

Люк не мог припомнить, когда у него были подобные ощущения. Будто на земле уже не было такого места, куда бы не мог добраться его разум, и куда бы его не могли донести ноги. Он был сильным. И свободным.

Казалось, что до сего момента он и не просыпался по-настоящему. Голый, грязный, израненный и уставший жить от мига к мигу. И тут он понял, что давно сдался. Люк плыл по течению. Сбитый с толку. Инертный. Бесполезный. Его прежнее «я» было хрупким и иллюзорным, старый мир – серым. В критические моменты он колебался, испытывал неуверенность в себе. Деморализованный, давно зачах, и навсегда. Он понял это. Осознание пришло очень быстро. Вся его жизнь до сего момента была нелепой и абсурдной.

Но теперь он хотел жить.

Если он проживет еще несколько минут, каждый миг его жизни будет наполнен ликованием. Каждое произнесенное слово будет иметь значение. Каждый съеденный кусок и сделанный глоток будет даром. Его спасение и станет настоящей жизнью.