Андрей Киселев - Волчий хутор

— Слюна моя может убить его, если не успеем — сказала мать волчица.

— С другими обращенными такого не было. Они либо сразу умирали в муках, либо перерождались сразу оборотнями волками. А этот, думая о своей смерти борется за жизнь сам, того не зная. Его тело человека сопротивляется мне.

— Он особенный — произнесла ее дочь.

— Да — ответила ей мать волчица — Так сказала наша Мать Богиня этого леса.

— Мама — уже еле слышно произнес Дмитрий, теряя еще раз на секунды сознание.

— Да, миленький мой — она ответила ему — Не уходи мы скоро. Мы успеем родненький мой. Успеем тебя привести в свой волчий дом. Успеем. Она уложила Дмитрия на дощатый в самой бане настил.

— Закрой двери, дочка — сказала она дочери волчицы — И помогай мне. Он теперь наш, как сказала наша Богиня. Он теперь, как и мы тоже волк. Обращенный мною волк. И отец леса тоже принял его. Он теперь наша общая забота дочка. Наливай воду и давай веники. Нужно смыть с него все прошлое и человеческое.

Дрыка оставив Прыща, повернул снова к болотам. Пока стояла темная летняя лунная и звездная ночь, и надо было ему быть в назначенном месте. Он, осторожно пригибаясь своей высокой худощавой фигурой, спешил по высокому бурьяну в сторону Волчьего хутора. Его шинель черного цвета полицая с нарукавной белой повязкой «На службе у Вермахта» мелькала в темноте черным призраком по топи и по тропе, только ему одной известной еще с той поры, когда он стал на нее работать. Когда он обязан был ей волчице своей жизнью. Она сказала ему явиться к ней. Его позвал опять тот призрак волка. Еще до этой болотной роковой для старосты их деревни охоты.

Она тогда и шла к нему, да староста устроил в бурьяне на краю ее леса на нее охоту. Ей опять, что-то было нужно от него, и он не пререкался, а только выполнял, молча ее указания.

— Чертова лесная сука! — выругался про себя Дрыка в темноте болотного леса. Хлюпая сапогами по болотной жиже, он пробирался мимо берез и сосенок в полной практически ночной темноте. Дорогу он знал прекрасно и уверенно по ней двигался. Вдалеке прогрохотал гром. Он заглушил прифронтовые выстрелы далеко от деревни, и сверкнула молния где-то на горизонте.

— Черт! — снова руганулся про себя вслух и громко Дрыка — Еще в ливень попасть не хватало. На горизонте собиралась большая черная дождевая грозовая туча.

Она стремительно шла на болотный, волчий лес, и на деревню Снежницы. Дрыка спешил, как мог. Он не хотел попасть под дождь. И хотел успеть укрыться на Волчьем хуторе. Он брел, торопясь по болоту в темноте. И видел останки какого-то самолета. Оторванную рядом с болотной тропой крыльевую обгоревшую плоскость с вырванным шасси. И кусок хвоста со свастикой. Дрыка достал фонарик и стал светить на обломки самолета. Над головой закричали проснувшись в темноте вороны. Это был Мессершмитт BF-109 F-4, того погибшего немца о котором говорил Когелю тот немец асс Шенкер. Но за ним никто никого не отправил на болота. Участь его была ясна при взрыве истребителя. Дрыка увидел рядом почти с тропой самолетный двигатель.

Здоровенный, почти полностью утонувший от тяжести в болоте. С загнутыми лопастями пропеллера.

— Вот ты, где небесная птичка — сказал Дрыка — Но я не буду про тебя говорить никому. И оно было понятно. Иначе Дрыке придется все рассказать. И кто знает, как все для него закончится. Но одно ясно, что не в его пользу.

— Еще бы твоего ненароком хозяина летуна найти — произнес он и увидел черный огромный в ночи покрытый густой шерстью силуэт, стоящий передом к Дрыке у сосны, и рядом с болотной тропкой оборотня волка. Из-под ног в этот же момент его вылетела спугнутая им сонная куропатка. Он напугался и выругался на птицу. Дрыка аж отшатнулся в сторону и чуть не провалился в болото. Он посветил фонариком в силуэт и увидел светящиеся горящие желтым огнем глаза. Они смотрели на Дрыку. И зверь зарычал. У Дрыки затряслись коленки. Он стоял над останками человека в военной обгоревшей форме.

Точнее того, что от него осталось. Это был обрубок верхней части туловища в форме летчика немца. Было видно на груди нашивку орла. И на обожженной огнем шее под обгоревшей до костей головой в петлице кителя железный крест. Рук не было. И ноги с нижней частью немца были неизвестно где. Где-то в болоте. Зверь зарычал сильнее на Дрыку, щурясь, от его света фонарика.

— Че, ты встал как вкопанный! — Дрыка услышал громкий возмущенный голос за своей спиной и вздрогнул на присевших ногах. Он осторожно повернул голову и повернулся на тропе полу боком к тому, кто ему это сказал. То был женский молодой голос. И он увидел за спиной молодую девицу, совершенно и бесстыдно голую и в растрепанных распущенных по грудям и спине белых как снег волосах. Лицо девицы было в чьей-то крови. Все измазанное и кровь текла по ее голым торчащим девичьим грудям и телу. Она, подошла к Дрыке и посмотрела светом, таких же, горящих желтым огнем хищным, как у стоящего перед Дрыкой у сосны на двух волчьих ногах оборотня глаз.

— Я иду к хозяйке хутора — произнес, дрожа от дикого нахлынувшего на него страха Дрыка — Она — сглотнул от комка в горле Дрыка и повторил — Она должна этой ночью меня видеть — он еле это произнес ей.

— Ну, дак, иди куда шел! — грубо с тихим рыком ответила она ему и толкнула рукой в спину полицая — Шляются тут всякие без спроса! — снова произнесла окровавленная кровью видимо этого растерзанного и изрубленного пропеллером вражеского самолета летчика немца. И показала рукой прочь на Дрыку — Ступай прочь, и не оглядывайся! Тот, дрожа от жути на дрожащих и подкосившихся своих полицая ногах, пошел осторожно от нее и мимо стоящего у сосны волка оборотня. Только сейчас Дрыка увидел в его лапах оторванную или отрубленную в сапоге в изорванной лохмотьями штанине немецкого форменного галифе в обожженном огнем сапоге человеческую ногу. Он увидел, как зверь вонзил в нее свои острые как клинья зубы клыки и вырвал кусок плоти.

Он отвернулся от идущего мимо него полицая. И подошел к нагой молодой девице. Она ему что-то прошептала на их зверином только понятном им языке, и они посмотрели снова на уходящего Дрыку.

Он чувствовал, как слабнет и теряет силы. И они две женщины волчицы, буквально несут его на руках. И кладут целиком на дощатый настил внутри бани. У него все мутнеет перед глазами и кружится голова. Он уже не помнит, как его зовут и кто он и откуда. Он совершенно голый лежит здесь под массивной невысокой деревянной крышей грубо срубленной из бревен низкой бани. Этот запах свежего горячего пара и запах мокрых досок. Запах льющейся воды на него. Запах березовых банных веников и женских мокрых тел. Он лежал на этом деревянном настиле, и они мыли его холодной водой. Младшая из волчиц поливала водой и окатывала из большого резного деревянного ковша всего его с ног до головы. Она черпала воду из большой стоящей здесь же на настиле деревянной лохани и обливала Дмитрия той холодной, как лед ключевой водой. Водой из болотного, волчьего леса. Из особого их волчьего источника. Та, что старше читала какие-то заклятия и какие-то молитвы. Она смотрела на него любовно и прямо в его отрытые глаза, как любовница и как мать. Ее карие почти черные глаза с желтым отливом теперь горели ярким жутким желтым огнем, как и, у ее дочери, и блестели в полной темноте бревенчатой бани. Он не помнит теперь, кто он и откуда. Он не помнит как его имя.