Линкольн Чайлд - Голубой лабиринт (ЛП)

Уиттакер кивнул.

— Во сколько музей закрывается по субботам?

— В шесть.

— Как часто вы заходили в этот зал после закрытия?

— Когда как. Обход может составлять от полутора часов до сорока пяти минут. У меня есть карточка, которую я должен прикладывать к дверям с электронными замками, чтобы пройти дальше. Руководству музея не нравится, когда мы совершаем обход по одинаковой схеме.

Д’Агоста извлек из своего кармана план здания музея, который он захватил по дороге.

— Можете отметить свою траекторию обхода — или как вы это называете — на этой карте?

— Конечно, — Уиттакер достал из кармана ручку и провел на карте неровную кривую, охватив б о льшую часть этажа, после чего вернул карту д’Агосте.

Лейтенант тщательно изучил ее.

— Не похоже, что вы ходите в этот зал.

Уиттакер на мгновение замер и замолчал, словно ища какой-то скрытый подвох.

— Ну, я не всегда сюда захожу. Просто здесь тупик, понимаете? Поэтому чаще всего я прохожу мимо.

— Что же заставило вас заглянуть сюда вчера после одиннадцати вечера?

Уиттакер потер лоб.

— Крови много натекло, она добралась до середины зала. Когда я посветил туда фонариком... его луч просто привел меня к телу.

Д‘Агоста вспомнил, сколько было крови на фотографиях следователей SOC [23] SOC — аббревиатура от «Scene of Crime», «место преступления». Следователи SOC — следователи по месту преступления. . Реконструкция преступления показала, что жертва — старший лаборант по имени Виктор Марсала — был оглушен ударом по голове тупым предметом в этой тупиковой нише, после чего этого несчастного затащили под витрину, сняли часы, забрали кошелек и обчистили карманы.

Д’Агоста сверился со своим планшетом.

— Вы не заметили чего-нибудь странного вчера вечером?

— Нет.

— Никто не проспал смену? Не устраивал частных вечеринок, показов в IMAX или экскурсий после закрытия? Что-нибудь подобное вчера происходило?

— Ничего такого.

Д‘Агоста уже знал б о льшую часть ответов на вопросы, и все же он предпочитал переспросить у свидетеля детали лично — на всякий случай. В докладе коронера говорилось, что время смерти наступило около десяти тридцати.

— За сорок минут до того, как вы обнаружили тело, может быть, вы заметили или услышали что-нибудь необычное? Турист, проворонивший закрытие или заявивший, что потерял что-нибудь? Может, кто-то из сотрудников музея находился здесь в неурочное время?

— Я не видел ничего странного. Просто здесь обычно ученые и кураторы работают допоздна...

— В этом зале тоже?

— Здесь было пусто.

Д’Агоста кивнул в сторону дальней стены, в которой располагалась дверь с красной табличкой «ВЫХОД».

— Куда ведет эта дверь?

Уиттакер пожал плечами.

— Это просто подвал.

Д’Агоста задумался. Зал Южноамериканского золота находился недалеко отсюда, но его не тронули, ничего не украли и не потревожили. Возможно, Марсала, закончив свою вечернюю работу, потревожил какого-нибудь бездельника, который решил прикорнуть часик-другой в этом отдаленном уголке музей, но д’Агоста сомневался, что вся эта история могла иметь такую экзотическую завязку. В этом деле необычным было только то, что убийце удалось выбраться из музея незамеченным. Единственным выходом для него был тщательно охраняемый контрольно-пропускной пункт на нижнем этаже. Стоит ли полагать, что убийца — из числа сотрудников музея? У лейтенанта был список всех сотрудников, работавших в ту ночь, и он оказался удивительно длинным. С другой стороны, музей был просто огромным, и персонала здесь насчитывалось несколько тысяч человек.

Он задал Уиттакеру еще несколько поверхностных вопросов, после чего поблагодарил его:

— Я собираюсь осмотреться здесь. Можете вернуться без меня, — сказал он ему напоследок.

Следующие двадцать минут он провел, осматривая зал и прилегающую территорию, регулярно сверяясь с фотографиями с места преступления на своем iPad’е, но ему на глаза не попалось ничего нового — похоже, следователями SOC ничего не было упущено, все существенные детали были обнаружены и отображены.

Вздохнув, д’Агоста вернул iPad в портфель и направился в отдел по связям с общественностью.

Присутствие на процессе вскрытия никогда не входило в список любимых занятий лейтенанта Питера Англера. И дело было не в том, что он не выносил вида крови — за свои пятнадцать лет службы он повидал достаточно тел: застреленных, заколотых, изрезанных, раздавленных машинами, отравленных, избитых, попавших под поезд. Не стоило упоминать и о его собственном ранении. К тому же, Питер Англер не был рохлей, и всегда был при необходимости готов достать свой пистолет и применить его — ему уже около дюжины раз приходилось это делать. Он привык иметь дело с насильственной смертью. Но ему становилось неуютно от того, как патологоанатом с клинической холодностью разбирал труп по кусочкам, — орган за органом — обрабатывал каждую деталь, фотографировал, комментировал... даже шутил. У Англера все это вызывало дискомфорт. Это, и, конечно же, запах. Но с годами он смирился с необходимостью присутствия на этом неприятном процессе и подходил к ней, как и ко всему остальному, стоически.

Однако в этом вскрытии было кое-что, что делало его особенно жутким. Англер побывал во многих прозекторских, но никогда не видел, чтобы за процессом вскрытия наблюдал отец жертвы.

В комнате присутствовало пять человек — живых: Англер, один из его детективов, Милликин, судебный патологоанатом, ответственный за вскрытие, его ассистент, сморщенный и сгорбленный, как Квазимодо, и специальный агент ФБР Алоизий Пендергаст.

Разумеется, Пендергаст присутствовал здесь неофициально. Когда он передал свою странную просьбу Англеру, первым побуждением лейтенанта было отказать ему. В конце концов, агент никоим образом не посодействовал следствию до сего момента. Но Англер несколько раз проверил Пендергаста и выяснил, что, хотя он был известен в Бюро своими нестандартными методами ведения дел, результаты его работы оказались весьма впечатляющими. Англер никогда не видел досье, которое бы одновременно было переполнено таким количеством похвал и порицаний. Поразмыслив, он, в конце концов, решил, что не стоит лишать этого человека доступа к процедуре вскрытия. К тому же, это был его сын. Вдобавок ко всему, у Англера было ощущение, что Пендергаст нашел бы способ присутствовать на вскрытии вне зависимости от его мнения.

Патологоанатом, доктор Константинеску, похоже, тоже знал Пендергаста. Константинеску больше походил на добродушного сельского врача, чем на судмедэксперта. Присутствие специального агента ФБР явно его взбудоражило, он вел себя напряженно и нервно, как кот, попавший в новый дом. Время от времени он бормотал в висячий микрофон свои медицинские наблюдения и комментарии, прерывался, бросал через плечо взгляд на Пендергаста и снова продолжал. Ему потребовался почти час на внешний осмотр, что было замечательно, учитывая почти полное отсутствие улик, которые можно было бы обнаружить, пометить или собрать. Удаление одежды, фотографии, рентгеновские снимки, взвешивание, тесты на токсичность, поиск различных отметин — все это, казалось, длилось бесконечно. Как будто патологоанатом смертельно страшился совершить ошибку или совершенно не желал продолжать работу. Помощник, который проявлял явное нетерпение, перекладывал инструменты и переминался с ноги на ногу. На протяжении всего процесса Пендергаст неподвижно стоял позади всех остальных. Медицинский халат, подобно савану, окутывал его. Серебристые глаза, перемещавшие свой взгляд с мертвого сына на Константинеску и обратно, смотрели непроницаемо и ничего не выражали. Сам Пендергаст хранил абсолютное молчание.