Роман Шалагин - Гнев Земли (СИ)

– Наливай, Васильич! – согласно махнул рукой Эсипов.

В это время Бобров переводил дух в кабине Наильского. На бледном мокром лице ни кровинки, в расширенных глазах ужас. Из груди тяжелое дыхание.

– Ты че? – тоже испугался ефрейтор, глядя на сослуживца.

– Там в лесу… - задохнувшись, начал говорить Бобров, - Какие-то звери…

Наильский тоже побледнел:

– Показалось, наверно… тут же нет зверья, сам знаешь…

– Нет, не показалось, - замотал головой Бобров, - И силуэты видел, и шорохи слышал, а главное глаза: два желтых огня, ярких, как фары противотуманные, то тут мелькнет пара, то там…

– Может, волки?! – ухватился за первое попавшееся объяснение Наильский.

– Нет, не волки, - продолжал отпыхиваться Бобров, - Эти больше и глаза… Таких глаз я никогда не видел…

В кабине повисла тревожная тишина. Оба водителя напряженно вглядывались в обступившую со всех сторон темень, в которой ничего не было видно. Дождь без устали барабанил по крыше, капоту и стеклам.

– А может и вправду показалось, - тихо нарушил молчание Бобров. В голосе его явно определялись страх и неправда.

– А ты чего вдруг решил ко мне перебраться? – шепотом сменил тему ефрейтор.

– Капитан выгнал, он с твоим старлеем сейчас водку пьёт, а нам полчаса дали, чтобы завестись.

Наильский по-прежнему с тревогой пытался что-то разглядеть в темноте.

– Не мешало бы и нам грамм по сто принять, наружу ведь придется вылезать и не раз.

В голосе его звучал испуг. Оба водителя переглянулись глазами, полными боязни и напряженности. Ливень усиливался…

Машины завелись через сорок минут. Еще через две трети часа запретная зона осталась за спиной, три пары злых желтых огней, скрытно по пятам преследовавшие «Уралы», скрылись в сосновом лесу.

Свирепый ливень сразу же превратился в чуть моросящий дождичек, наконец-то появилось хорошо укатанная дорога, на небе засверкали звезды и растущий месяц. Эсипов не видел всего этого, утомленный двумя стуками тяжелой командировки, после пяти стопок «Московской» он легко погрузился в сон.

Утром первым вопросом жены была недоуменная фраза:

– Ты на скотобойне был, что ли?

– С чего ты взяла?

Жена протянула ему брюки, в которых Эсипов вернулся вчера из поездки, обе штанины были перепачканы чем-то вязким и красным, удивительно похожим на кровь.

– Это грязь, глина такая, - соврал старлей, подавляя удивление и отвращение, - Дождь почву размыл, вот и выпачкался.

Эсипов прекрасно знал, что в тех краях, где он находился вчера, нет никакой глины, а есть обыкновенный уральский серозем и дерново-подзолистые почвы, да камни в избытке. Ни один вид известной ему глины не смахивал на кровавые мясные отходы.

– Выбрось их! – с брезгливым испугом приказал он жене.

– Зачем? – удивилась та, - Они ведь совсем еще новые, я лучше отстираю…

– Выбрось, - упорствовал старлей, - Я сегодня же у начальника вещевой службы новые достану.

III

Уральский окружной военный госпиталь. Лето 1976 года.

Все было напрасно и бесполезно: третий курс химиотерапии и изотопного обучения, балансировавший на грани предельно допустимых доз, фактически ничего не дал. Ремиссия[2], на которую так надеялись врачи, не наступила. Несмотря на все усилия медицины, болезнь прогрессировала.

За пять с небольшим месяцев лимфосаркома совсем доконала капитана Эсипова. По странному совпадению присвоение очередного звания произошло в тот же день, когда врачи наконец-то определились с диагнозом, после месяца всестороннего обследования.

Диагноз был фактически приговором. Даже передовая медицина Советского Союза сохраняла жизнь не более пяти процентам из числа заболевших, да и то в течение трех-пяти лет при постоянных курсах химио- и радиотерапии. Большинство больных умирали через полгода, немногие дотягивали до десяти-двенадцати месяцев.

Эсипов умирал и знал об этом. Врачи, друзья и родные скрывали истинное положение дел, сговорившись, не очень ладно и уверено, твердили о какой-то вирусной инфекции лимфатических узлов. Капитан делал вид, что верит им, но, во-первых, «вирусные инфекции» в онкодиспансерах не лечат по полгода; во-вторых, глаза медиков и близких все говорили яснее слов. В-третьих, однажды Эсипов сумел-таки мельком заглянуть в свою историю болезни.

Финал был близок. Боль практически не сбивалась, лишь возрастала день за днем, желудок уже не справлялся и с жидкой пищей – все с тошнотой назад выходило, тело иссохло до состояния мумии, волосы почти все выпали, кожа хуже древнего пергамента выглядит, выцветшие глаза глубоко запали в провалившиеся глазницы. Эсипов уже почти не поднимался с постели, если только до туалета дотащиться, а потом упасть на больничный матрас без сил.

Капитан уже не боялся смерти, страх покинул его окончательно вместе с остатками жизненных сил и крупицами здоровья. Теперь уход в мир иной воспринимался как избавление от мук. Одного страшился Эсипов – расставания с женой и сыном, которых сильно любил. Он знал, что жена совсем извелась из-за него, плачет дни напролет, похудела от переживаний и бессонницы.

А сынишка Кирилл, будто все понимает, хоть и шести лет не исполнилось, смотрит печально своими большими глазами, как у матери, по бессильной холодной руке своими ладошками гладит, то ли жалеет, то ли прощается. Тяжело вот так уходить, не потому что больно, страшно и неизвестно, а потому что рано и от счастья уходить не хочется…

– Неважно выглядишь, капитан, - притворно-наигранным голосом произнес, входя в палату Славянкин, - Тут такие медсестры ходят, что я чуть не забыл, что за мужем. Ну, давай, Виктор, взбодрись, даю тебе неделю на излечение и приглашаю на вынос тела!

Эсипов с огромным усилием приподнялся и навалился спиной на подушку. Это отняло все имевшиеся силы. Сквозь боль и отдышку он спросил:

– Майора дали?

– Ага, - без всякой радости подтвердил Славянкин, видя, насколько плох его друг.

– Поздравляю, - бледно-серыми губами прошептал Эсипов.

Битва за жизнь уже была безвозвратно проиграна – это увидел и понял новоиспеченный майор. К горлу подступил тугой горячий комок. Чтобы не показать своей слабости и лишний раз не травмировать друга, Славянкин стал поспешно прощаться, избегая глядеть тому в глаза:

– Ну, ты давай, поправляйся скорее, а я побегу, дела. Извини, что мало побыл, со службы, не отпрашиваясь, удрал. Я тут тебе витаминов и лекарств собрал. Ну, будь здоров, я еще зайду…

Капитан Эсипов умер ровно через год после своего последнего рейса с ядовитым грузом. Майор Славянкин пережил своего друга всего на семь месяцев – во время очередного медосмотра врачи обнаружат у него затемнение в легких и метастазы в соседних органах.