Дмитрий Скирюк - Блюз чёрной собаки

Я последовал за ней. Тяжёлая бронедверь захлопнулась. Несколько секунд я стоял, беспомощно моргая, прежде чем смог нормально оглядеться.

Внутри царили полумрак и кавардак. Институт занимал подвально-цокольный этаж громадного жилого дома. Вдоль него по всей длине тянулся слабо освещенный лампами дневного света коридор, по обе стороны которого располагались кабинеты, комнаты, лаборатории, склады и даже, кажется, библиотека. Всюду громоздилось снаряжение: вёдра, пластиковые тазики, болотные сапоги, оранжевые прорезиненные плащи и спасжилеты, мотки верёвок и уйма герметичных пластиковых банок в картонных ящиках. С зелёных стен свисали сети и неводы. Пахло ацетоном, рыбой и формалином — почуяв этот запах, я мгновенно перенёсся лет на десять в прошлое, когда я учился в медицинском.

— Как на подводной лодке, — высказал я свои впечатления в ответ на молчаливый взгляд Тануки.

— Они и живут так же, — заявила та. — Раз в неделю выбираются купить продуктов, а в остальное время носа отсюда не кажут. Если Пермь провалится к чертям, они об этом узнают только дней через пять.

— Ничего себе… А спят они где? Здесь же?

— Ага. В гостевой. Пошли. Чего встал?

«Карл Маркс», как актёр, сыгравший роль, исчез со сцены. Коридор был пуст, тёмен и пугающе тих, только где-то за дверью еле слышно бубнил телевизор и играла музыка.

— Где все-то?

— Полевой сезон, — пояснила девушка, пробираясь между вещевых завалов. — Все ж на выезде, работают на реках, в экспедициях, а кто остался, отдыхают перед следующими… — Она свернула налево и поздоровалась: — Привет, мальчики!

«О! Здорово! Привет!» — загалдели ей навстречу радостные голоса. Я свернул следом и оказался в холле, обитом дерматином цвета тёмного бордо.

Здесь пили. На одном конце стола стоял надорванный кейс с двумя дюжинами пива в банках, на другом — литровая бутылка водки дорогой марки (тоже, кстати, початая). Пространство между ними заполняли бутерброды с колбасой и сыром, раскупоренные банки с маринованными огурцами, перцами и консервированной кукурузой, миска с помидорами, глубокая тарелка с молодой картошкой и электрический самовар. Судя по количеству еды и внешнему виду собравшихся, веселье только-только началось. Пирушка была чисто холостяцкой, сложных блюд приятели не признавали, и вообще, похоже, подъедали старые походные припасы. Вопреки моим ожиданиям, рыба в меню не входила ни в каких видах. Из огромного и старого компашника наигрывали «Blackmore’s Night», первый альбом. Тихая музыка удивительно не соответствовала картине.

— Это Жан, — непринуждённо представила меня собравшимся Танука. — Что празднуем, Вадь?

— Гонорар, — ответил сидящий в раздолбанном кресле парень, и я повернулся к нему.

Писателю было лет тридцать, и выглядел он кем угодно, только не инженером человеческих душ. Одетый в серый свитер с растянутым воротом и вытертые джинсы, он оказался среднего роста, с незагорелым, правильным, но совершенно заурядным лицом, вдобавок был склонен к полноте. Рыжеватые волосы сильно вились и не видели расчёски по меньшей мере неделю. Глаза, серые, слегка навыкате, смотрели прямо и оценивающе. Веки красные — наверное, от недосыпа. Представляясь, он привстал и протянул руку:

— Вадим.

— Жан.

— Так и звать? — прищурился он.

— Так и звать.

Секунду подумав, он пожал плечами и сел обратно.

— Ну, ладно… — сказал он и кивнул на стол. — Присаживайтесь.

Странный тип, подумал я, стараясь не смотреть в его сторону. Что-то в нём настораживало: люди с таким взглядом часто обладают вспыльчивым характером, из них с равным успехом получаются или хорошие друзья, или враги на всю жизнь — тут всё зависит от того, как себя поведёшь Впрочем, может, он просто не любит прозвищ.

Кроме собственно писателя в комнате присутствовали ещё трое. Первым был тот самый заросший тип, отзывающийся на Кэпа, вторым — субтильный паренёк с бородкой клинышком и, несмотря на молодость, обширной лысиной Вдвоём они вполне могли служить натурщиками к плакату о марксизме-ленинизме, не хватало только Энгельса. Третьего я заметил не сразу — он сидел к нам спиной и играл в ужасно древнюю леталку на компе. Внешности он был даже не восточной, а скорее северной — длинноволосый, чуть раскосый, сильно загорелый, с простым обаятельным лицом и маленькими усиками. Писатель держал в руке рюмку, «Ленин» пил пиво — маленькими дозами но с большой сосредоточенностью, а тот, который Кэп, делал несколько дел сразу — смотрел ящик, читал книгу и ел по кругу всё, до чего мог дотянуться, не делая различий между огурцами, шоколадом, сыром, пряниками и картошкой с майонезом. Меня всё ещё мутило (а при виде такой картины вообще поплохело), поэтому от спиртного я отказался и попросил чаю. Мне налили. От горячего стало легче.

Танука с писателем затеяли беседу, «Ленин» нацепил очки и вставлял свои реплики (оказалось, его зовут Виталик), Ричи Блэкмора в кассетнике сменил Леонард Коэн, а я всё сидел в странном оцепенении. Не знаю почему, нo мне стало удивительно спокойно. Зашторенные окна не давали распознать, какое на дворе время суток (или даже время года). Совершенно не ощущалось, что мы в центре большого города. Хоть говорят, что первое впечатление обманчиво, на деле оно часто оказывается самым точным — мы действительно будто оказались на подводной лодке. Монотонный гул какого-то механизма за стеной усиливал сходство. «Что там у вас?» — спросил я. «А холодильник», — дружелюбно отозвался парень за компьютером. Звали его Алексей.

Настоящее имя Кэпа осталось для меня загадкой.

Тем временем ко мне подошёл Севрюк.

— Танука сказала, ты хотел узнать что-то насчёт музыки.

Говорил он, как многие на Урале, очень быстро и неразборчиво, почти не двигая нижней челюстью; я невольно напрягся и посмотрел на Тануку. Та утвердилась за столом поближе к самовару, невозмутимо положила в стакан семь или восемь ложек сахару, налила чаю, размешала получившийся напиток в слоистый сироп и принялась его пить, потеряв к нам всякий интерес. Я невольно проследил за её взглядом и всё понял: телевизор настроен на Fashion-TV. Универсальный канал: парни смотрят на девок, девчонки — на платья, и все довольны. Я откашлялся.

— Да, она сказала, ты можешь помочь. Мне нужна информация.

— Какая информация? — спросил он. — Что конкретно? Рок-н-ролл, попса, альтернатива? Наша? Западная? Какого времени?

— Любая, — подумав, сказал я. — Если честно, меня интересует даже не сама музыка, а какие-нибудь странные случаи, связанные с нею. Ну там, гибель, увечья… сумасшествия…

— Сумасшествия?

— Типа того.

Севрюк изменился в лице.

— Зачем тебе?

— Долго рассказывать, — уклончиво ответил я и вынул распечатку. — Вот здесь примерный список, я отметил самое необычное…