Говард Лавкрафт - Ктулху (сборник)

В это самое мгновение – только засветив неяркую керосиновую лампу – он казался нервозным и, прежде чем я успел что-то сообразить, принялся швырять все свои магические книги в незамеченный мною прежде камин, находившийся в комнате со стороны окна (там, где стена резко наклонялась). Пламя с жадностью принялось пожирать фолианты – вспыхивая странными красками и источая неописуемо гнусные оттенки зловония, пока исписанные непонятными иероглифами страницы и источенные червем фолианты покорялись всеразрушающей стихии. Тут я немедленно заметил, что в комнате присутствуют и другие лица – серьезные с виду мужчины в священнических одеяниях, на одном из которых были ленты и бриджи епископа. Хотя я и не мог ничего слышать, мне было ясно, что явились они с решением высшей важности для первопришедшего. Они одновременно и ненавидели его, и боялись, и он явно разделял эти чувства по отношению к ним. На лице его застыло угрюмое выражение, но я видел, как трясется его правая рука, которой он пытался опереться о спинку стула. Епископ указал рукой на опустевший ящик и на камин (где язычки пламени уже гасли на обугленной, бесформенной груде), явно наполняясь при этом особенным отвращением. Пришедший первым тут сухо улыбнулся и протянул левую руку к находившемуся на столе небольшому предмету. Всех охватил испуг. Процессия клириков по одному начала спускаться вниз по крутой лестнице через люк в полу, поворачиваясь к пришедшему первым и грозя ему. Епископ ушел последним.

Пришедший первым теперь подошел к шкафу, находившемуся на внутренней стороне комнаты, и извлек из него моток веревки. Став на кресло, он привязал конец веревки к крюку на толстой серединной балке черного дуба и начал вязать удавку на другом ее конце. Осознав, что он намеревается повеситься, я шагнул вперед, чтобы отговорить и спасти его. Увидев меня, он прекратил свои приготовления, поглядев на меня с победоносным видом, чем немало озадачил и даже смутил меня. Ступив вниз с кресла, он скользнул ко мне с чисто волчьим выражением на смуглом, тонкогубом лице.

Каким-то образом я ощутил, что нахожусь в смертельной опасности, и извлек из кармана свой лучевой проектор, чтобы воспользоваться им в качестве средства обороны. Не знаю, почему я решил, что это орудие способно помочь мне. Включив его, я направил проектор прямо ему в лицо, и смуглая кожа осветилась сперва фиолетовым, а потом розовым светом. Волчий восторг начал сползать с его лица, сменяясь выражением глубочайшего страха, впрочем, не до конца вытеснившего восторг. Он замер на месте – а потом, отчаянно размахивая руками в воздухе, отшатнулся назад. Я заметил, что за спиной его находится в полу открытый лестничный люк, и попытался выкрикнуть предостережение, однако он не слышал меня. Еще через мгновение он шатнулся в отверстие и скрылся из виду.

Не без труда я заставил себя подойти к люку, однако, сделав это, не увидел внизу никакого искалеченного падением тела. Напротив, внизу затопали люди, поднимавшиеся наверх с фонарями, ибо легшая на комнату фантастическая тишина разлетелась вдребезги и я снова услышал звуки и увидел нормальные трехмерные силуэты. Итак, нечто привлекло сюда толпу. Неужели это был звук, которого я не услышал?

Наконец двое из них (простые крестьяне с вида), далеко опередившие остальных, заметили меня и замерли как вкопанные. Один из них громко и звонко вскрикнул:

– Ахти мне!.. Ён, видишь? Снова?

Тут все они повернулись и ударились в бегство. То есть все, кроме одного. Когда толпа растворилась, я увидел степенного бородатого человека, который провожал меня к этому месту, стоявшего в одиночестве с фонарем в руках. Он смотрел на меня завороженным и изумленным взглядом, но не был испуган. Поднявшись по лестнице, он присоединился ко мне и сказал:

– Итак, вы не оставили этот предмет в покое! Жаль. Мне известно, что с вами случилось. Такое уже было здесь прежде, однако тот человек испугался и застрелился. Вам не следовало позволять ему вернуться. Вам известно, чего он хочет. Однако вам не обязательно пугаться, как тому человеку, которого он забрал. С вами произошло нечто очень странное и жуткое, однако случившееся не зашло настолько далеко, чтобы повредить вашему уму и личности. Если вы будете сохранять спокойствие и признаете необходимость радикальных изменений в собственной жизни, то сможете по-прежнему наслаждаться жизнью и плодами собственной учености. Однако жить здесь вам нельзя, и я сомневаюсь в том, что вы хотите вернуться назад в Лондон. Советую перебраться в Америку.

– Но не смейте вновь баловать с этой… вещью. Теперь уже ничего нельзя повернуть назад. Если попробуете что-либо сделать или… вызвать нечто, станет только хуже. Вы отброшены не так далеко, как могло быть, но отсюда вам надо убираться немедленно и никогда не возвращаться обратно. Лучше благодарите Небо за то, что процесс не зашел дальше…

– Хочу предупредить вас со всей откровенностью: в вашей внешности произошла… некоторая перемена. Он всегда производит их. Однако в новой стране вы привыкнете. В дальнем конце комнаты есть зеркало, и я намереваюсь подвести вас к нему. Вас ждет потрясение, хотя вы не увидите ничего отвратительного.

Смертный страх сотрясал теперь мое тело, и бородачу пришлось поддерживать меня на пути к зеркалу со слабой лампой (той, что прежде находилась на столе, а не еще более слабой, которую он принес с собой) в свободной руке. И вот что я увидел в стекле: худощавого и смуглого человека, облаченного в одеяния священника англиканской церкви, тридцати примерно лет от роду, в лишенных оправы очках со стальными дужками, поблескивавшими под оливково-желтым, необычайной высоты лбом.

Облик безмолвного незнакомца, сжигавшего свои книги.

И всю свою жизнь внешне мне предстояло быть этим человеком!

Перевод Олега Колесникова

Ужасный вывод, назойливо крутящийся в моем смущенном, но еще слабо сопротивляющемся ему сознании, обретал ужасную несомненность. Я заблудился, окончательно и безнадежно, в лабиринте Мамонтовой пещеры. Хотя я напряженно вглядывался во все стороны, нигде не открылся мне знак, подсказавший бы путь к спасению. Не видеть мне больше никогда благословенного дневного света, не будут ласкать мой взор милые холмы и долины прекрасного мира снаружи, такого недоступного, что мое сознание отвергало даже малейшее неверие в это. Надежда покинула меня. Однако жизнь давно сделала меня философом, и я испытал немалое удовлетворение от бесстрастности своего собственного поведения; ибо мне доводилось читать о яростном бешенстве, в которое впадают жертвы подобных обстоятельств, однако я не испытывал ничего даже близкого к этому и оставался совершенно невозмутимым с того самого момента, как осознал, что не имею шанса найти выход наружу.