Говард Лавкрафт - Ктулху (сборник)

Большой кабинет Блейка в юго-восточной части дома с одной стороны окнами выходил на садик перед домом, из западных же окон его – перед одним из которых и стоял стол Блейка – открывался великолепный вид с вершины холма на городские крыши внизу и на таинственные закаты, каждый день пламеневшие над ними. На горизонте пурпуром отсвечивали далекие склоны холмов за городом. На фоне их – милях в двух – призраком высилась глыба Федерал-хилл, ощетинившаяся крышами и шпилями, далекие очертания их подрагивали и принимали фантастические формы, затуманенные городскими дымами, поднимавшимися снизу. Блейк испытывал любопытное ощущение: ему казалось, что он глядит на неведомый эфирный мир, который может даже исчезнуть, если он попытается разыскать таинственные края и вступить в них собственной персоной.

Выписав из дома большую часть собственных книг, Блейк приобрел старинную мебель, подходящую для этого дома, и принялся рисовать и писать… Жил он в одиночку и со всей несложной домашней работой справлялся сам. Студия его располагалась в северном мезонине, где панели застекленной крыши создавали просто великолепный свет. За ту первую зиму он написал пять рассказов, относящихся к числу его лучших вещей: «Зарывший вглубь», «Лестница на крышу», «Магия», «В долине Аната» и «Обжора со звезд», написал семь полотен – все безымянные чудища, не имеющие ничего общего с человеком, и неземные ландшафты, глубоко чуждые нам.

На закате он частенько сиживал за столом, мечтательно поглядывая на простертый перед ним запад – темные башни Мемориального зала, внизу – колокольни здания суда, стройные башенки домов нижнего города, за всеми ними – мерцающий дальний, увенчанный шпилями холм, неведомые улочки и лабиринт остроконечных крыш, что так искушал его воображение. От кого-то из своих немногих новых знакомых в этих краях он узнал, что дальний склон занимает обширный итальянский квартал, хотя дома там по большей части остались от прежних хозяев – ирландцев и янки. Он то и дело поднимал свой полевой бинокль к призрачному, недостижимому миру за клубящейся завесой дыма, приглядывался к отдельным крышам, башенкам и шпилям, размышлял о загадках и тайнах, наверняка гнездящихся и под ними. Даже с помощью оптики Федерал-хилл казался Блейку далеким, едва ли не сказочным, связанным с ирреальными и бесплотными чудесами из его собственных картин или рассказов. Чувство это долго не оставляло его, даже когда холм растворялся в фиолетовых сумерках, усеянных звездами, фонарями при луне – ярким освещением здания суда, и под кровавым оком – красным маяком Индустриального треста, придававшим ночи таинственность.

Из всех зданий на Федерал-хилл наиболее привлекала к себе внимание Блейка некая темная церковь. Она с особой четкостью выступала в определенные часы дня, а на закате гигантская черная башня, увенчанная крутым шпилем, просто вонзалась в пылающее небо. Наверно, она была возведена на высоком месте, потому что и мрачный фасад, и видная сбоку часть северной стороны под крутой крышей, и заостренные верха огромных окон – все высилось над окружающими крышами и горшками на печных трубах. По-особому суровая и строгая, она казалась вырубленной из камня, целое столетие продымленного городом и исхлестанного бурями. Стиль – насколько можно было судить через бинокль – отвечал раннему экспериментальному варианту неоготики, что предшествовала статным сооружениям Апджона и восприняла некоторые контуры и пропорции георгианского стиля. Скорее всего, возведена она была между 1810 и 1815 годами.

Месяцы шли, и Блейк разглядывал дальний запретный мираж со странно разгорающимся интересом. В огромных окнах ни разу не мелькнул свет, значит, храм пустовал. И чем дольше смотрел Блейк, тем сильнее разгуливалось его воображение, и наконец в голову полезли вовсе странные вещи. Ему уже казалось, что здание окружает неясная, особая аура забвения, ибо даже голуби и ласточки не приближались к его серым камням. Вокруг всех прочих башен и колоколен вились целые стаи птиц, но сюда они даже не опускались. По крайней мере, так ему показалось, и он даже занес это наблюдение в дневник. Он указал место друзьям, но никто из них не бывал на Федерал-хилл или же не имел никакого представления об этой церкви.

Весной Блейка охватило глубокое беспокойство. Он приступил было к давно запланированному роману о ведьмах, в наши дни поклоняющихся дьяволу в Майне, – но странным образом не имел сил продолжать его. Он все дольше просиживал возле обращенного на запад окна и глядел на зеленый холм и хмурый шпиль, близ которого избегали летать птицы. Когда в саду на ветвях появились нежные листочки, мир исполнился новой красоты, но Блейк только сделался еще беспокойнее. Именно тогда и овладело им желание не в воображении, но в реальности пересечь полгорода и подняться в затканный дымом мир мечты.

В конце апреля, как раз перед вековечной Вальпургиевой ночью, Блейк предпринял первую вылазку в неизвестное. По бесконечным ведущим вниз улицам, унылым площадям с облупившимися домами он наконец добрался до идущей в гору улицы со столетними истертыми тротуарами, покосившимися дорическими портиками и облезшими куполами, которая – он ощутил это – приведет его вверх к давно знакомому, но недостижимому миру за туманами. На улицах видны были грязные бело-голубые таблички, ничего не говорившие ему… Он стал замечать странные смуглые физиономии среди толпы, появились иностранные вывески над любопытными магазинчиками в бурых от времени домах. Но того, что он приметил издалека, не было видно нигде, так что он еще раз подумал, что Федерал-хилл его видений есть страна умозрительная, в которую человеку ногой не дано ступить.

То и дело ему попадался ветхий церковный фасад или облезлый от старости шпиль, но черной башни не было видно. Он спросил у хозяина магазина, нет ли где-нибудь рядом огромной каменной церкви. Тот покачал головой, хотя до того непринужденно говорил по-английски. Блейк поднимался в гору, и город вокруг делался все более странным, и возмутительно много задумчивых побуревших улочек уходило не туда – к югу. Блейк пересек две или три широкие улицы и наконец как будто бы мельком заметил свою башню. Он задал тот же вопрос еще одному торговцу и на сей раз испытал явную уверенность, что незнание было поддельным. На лице смуглокожего мужчины проступил страх, который он попытался скрыть: Блейк заметил, что правой рукой он сделал какой-то таинственный знак.

И тут черный шпиль словно сам впился в небо по левую руку, над коричневыми крышами перепутанных переулков. Блейк мгновенно узнал его и заторопился по грязным немощеным улочкам, уходившим вверх. Дважды он сбивался с пути, но почему-то не смел расспрашивать старожилов или хозяек, сидевших у порога… даже детей, что с криками играли в грязи на сумеречных улочках.