Константин Образцов - Культ

Нет, так не пойдет. Нужно как-то встряхнуться. Светлана Николаевна мотнула гривой светлых волос, заколола их «крабиком», встала, одернула блузку и вышла из кабинета. До конца четвертого урока оставалось еще минут двадцать, а значит, есть время спокойно выпить чашку кофе в столовой, без необходимости созерцать, как десятки неаккуратных подростков пережевывают комплексные обеды.

Она прошла по безлюдному коридору и стала медленно спускаться по широкой лестнице. На стене площадки между первым и вторым этажом все еще висел портрет Иры Глотовой в траурной рамке; свечи, цветы и нелепого игрушечного медведя убрали по ее настоянию, чтобы не разводить грязь, но фотографию решили оставить до исхода сорока дней. Крупская приостановилась и посмотрела на мертвую девочку, улыбавшуюся ей с портрета. «Какие все-таки пустые глаза у нее, – подумала Светлана Николаевна. – Дурой была покойница, прости господи».

– Добрый день, – прозвучал рядом девичий голос.

Крупская обернулась. У нее за спиной стояла Лиля Скворцова: вся в черном, со скорбным крепом на кармане узкого пиджачка, рыжие волосы забраны в короткий хвостик, темные глазки в отсутствие всякой косметики казались маленькими, как у поросенка, а бледная физиономия выглядела оплывшей и рыхлой, будто непропеченное тесто.

– Здравствуй, – ответила Крупская, посмотрела на Лилю и сморщилась. Верх черной кофточки под пиджаком был полупрозрачным, и сквозь легкую ткань выпирали наружу большие белые груди.

Еще одна неисправимая идиотка, не понимающая, как нужно себя вести.

– Ты почему не на уроке? – спросила Светлана Николаевна, косясь на бесстыжие сиськи.

Рыжая девка остановилась рядом и ответила как ни в чем не бывало:

– Я прогуливаю. У нас МХК.

– Мы, кажется, уже договорились со всеми насчет этого предмета, разве не так?

– Со мной вы не договаривались. Я не хочу туда ходить и не буду. А куда это вы заглядываете все время, Светлана Николаевна?

Крупская отдернула взгляд от гипнотизирующего декольте.

– Скворцова, ты даже в трауре умудряешься выглядеть так, как будто на панель собралась. Противно смотреть. Видел бы тебя твой папаша.

Она смерила Лилю пренебрежительным взором и повернулась, чтобы уйти, как вдруг услышала:

– Вы дрянь, Светлана Николаевна.

Крупская подумала, что ослышалась. Она медленно развернулась и уставилась на Скворцову. Та стояла совсем близко и смотрела на Крупскую с холодным презрением.

– Что ты сказала? – с расстановкой спросила Светлана Николаевна.

– Я сказала, что вы дрянь, – спокойно ответила Лиля. – Отвратительная и никчемная. Вы всем рассказываете о духовности и еще о чем-то таком, чтобы скрыть, какая вы гнилая внутри. А еще у вас нет ничего святого. Мой папа погиб, как герой, защищая людей, а вы смеете говорить… говорить о нем вот так, когда даже имя его произносить недостойны.

Крупская почувствовала, как глаза застилает багровая пелена.

– Слушай ты, прошмандовка, – зашипела она, не помня себя от злости. – Я не знаю, каким уж был твой папочка, но воспитатель из него точно получился неважный, если вырастил дочь-проститутку. Хотя возможно, что ты просто пошла в свою мамашу, которая…

Светлана Николаевна успела с удовлетворением отметить, как исказилась гримасой бледная физиономия наглой девицы, как мгновенно наполнились слезами глаза, но в этот момент Лиля резко подалась вперед и изо всех сил обеими руками толкнула Крупскую в плечи. Та пошатнулась, отступила на шаг, низкий каблук промахнулся мимо края верхней ступени, и Светлана Николаевна начала падать спиной вперед. Она взмахнула руками, попытавшись вцепиться в одежду, руки, волосы, во что угодно, но Лиля успела отскочить, и пальцы схватились за воздух. Она увидела, как на лице Светланы Николаевны возникло выражение потрясенного удивления, секундного страха, большие глаза распахнулись, и она полетела вниз, с силой врезавшись спиной и затылком в каменные ступени. Лестница вздрогнула; Крупская успела коротко вскрикнуть, но в следующий миг ноги ее неуклюже задрались вверх, и она тяжело перевернулась через голову. Раздался тихий, но отчетливый хруст. Туфли со стуком разлетелись по сторонам. Тело Крупской снова грузно ударилось о ступени, чуть сползло вниз и замерло. Длинные волосы разметались из-под заколки, закрывая лицо, ноги широко раскинулись, длинная юбка задралась, обнажая толстые икры, покрытые синеватыми штрихами вен. Лиля стояла не шелохнувшись и смотрела на неподвижное тело, похожее на сломанную куклу, обернутую в размотавшиеся цветные тряпки. Было тихо. Ниоткуда не слышались тревожные голоса, поспешный топот шагов не приближался ни снизу, ни сверху, только на втором этаже продолжал что-то монотонно бубнить женский голос, да за углом коридора, на посту охраны, негромко играла музыка из радиоприемника. По спине бежала холодная тонкая струйка.

Лиля постояла еще немного и стала тихонько подниматься по лестнице, стараясь ступать совершенно бесшумно и даже не касаться перил; дошла до третьего этажа, пристроилась на скамеечке у окна в коридоре и только тогда услышала первый заполошный крик с первого этажа, а потом и прочие, приличествующие случаю звуки нарастающей паники.

– Я только зайду, чтобы поблагодарить, – сказала Карина, просительно глядя на дежурную медсестру. – Кто знает, чем бы закончилось дело, не появись он так вовремя. Может, и мужа моего не было бы уже в живых.

В этом присутствовала доля истины. Если бы не трое громил, возможно, удар молотком по голове достался бы Инквизитору.

– Ну я не знаю, – с сомнением отозвалась немолодая медсестра. – Разве что только на минутку. Он в сознании, и операция прошла хорошо, но вы ведь тоже медик, знаете, что после такой операции всякое может быть. Не нужно, чтобы больной волновался.

– Никаких волнений, ну что вы, – заверила Карина. – Только позитив.

На этот раз в ее словах не было ни толики правды.

– Я поставлю тут сумочку у вас, хорошо? – попросила она. – И напомните мне еще раз его имя?

– Василий, – ответила медсестра, посмотрела в какие-то бумаги у себя на столе и добавила: – Василий Васильев.

Карина поблагодарила, удержав себя от улыбки, поставила сумку у стойки дежурной, поправила белый халат и вошла в палату интенсивной терапии.

Василий Васильев был тут один. Он полусидел на приподнятой широкой кровати, мрачно глядя в темный экран выключенного телевизора; из перебинтованного круглого черепа торчала гибкая дренажная трубка, по которой желтовато-красная жидкость медленно стекала в пластиковый мешочек, лежащий поверх простыни. Широченные плечи вздымались из-под одеяла, ноги почти упирались в изножье койки. Ран на лице не было, разве что пара некрупных ссадин, но вокруг глаз расплылись огромные, чернильного цвета отеки, из-за чего раненый злоумышленник походил на угрюмого енота.