М. Кэри - Дары Пандоры

Там все казалось не к месту. До Мелани доносились не только визги, но и звуки от чьих-то быстрых передвижений. Но зал был настолько велик, настолько полон эхом, что она не могла определить, откуда идет звук.

Она осмотрелась. Везде были двери и лестницы. Она наугад поднялась по еще одной лестнице, затем открыла дверь и прошла по длинному коридору еще через две двери, которые открывались от малейшего прикосновения.

И остановилась моментально, как останавливаются, когда вдруг видят, что стоят на краю обрыва.

Пространство, в котором она сейчас была, намного больше, чем зал внизу. Тут царила кромешная тьма, но она догадалась о размере по изменению эха и по движению воздуха перед лицом. Ей даже не пришлось думать об этих вещах. Она просто знала, что это место огромно.

И звуки шли к ней снизу, так что пространство имело три измерения, а не два.

Мелани подняла руки перед собой и пошла вперед – маленькими шажками ребенка, которые быстро привели ее к краю платформы. Под пальцами был холодный металл рельса или балюстрады.

Она молча стояла, прислушиваясь к визгам, стуку ног и другим ритмическим хлопкам, которые доносились до нее и улетали дальше.

Потом кто-то засмеялся. Высокая, радостная трель.

Она стояла как вкопанная, чувствуя, что дрожит. Этот смех мог принадлежать Анне, или Зои, или любому из ее друзей в классе. Это был смех маленькой девочки, ну, или мальчика.

Она почти закричала, но сдержалась. Это был хороший смех, и она подумала, что человеку, издававшему его, тоже хорошо. Но один человек не мог издавать весь этот шум. Было похоже, что много-много людей бегают по кругу. Играя в игру, наверное, в темноте.

Она ждала так долго, что произошло кое-что странное. Она начала видеть.

Но никаких источников света не было. Глаза внезапно решили дать ей более подробную информацию. Она слышала как-то на уроке про то, что называется аккомодацией. Палочки и колбочки в глазах, особенно палочки, изменяют свою зону чувствительности, чтобы видеть там, где раньше была темнота. Но в этом процессе есть ограничения, из-за которых картинка получается в основном черно-белая, потому что стержни не очень хорошо различают цвета.

Это было иначе. Как будто взошло невидимое солнце и озарило помещение, как днем. Или черный океан высох и превратился в сушу буквально за несколько секунд. Она была бы удивлена, если бы это сделали голодные.

Она была в театре. Она никогда не видела раньше театра, но знала, как он должен выглядеть. Много-много рядов кресел, смотрящих в одну сторону – на место с широким плоским деревянным полом. Сцена. Еще места были на балконе, который был своего рода вторым этажом, на котором и стояла Мелани, смотря вниз на сцену.

И она оказалась права, там был не один человек. По крайней мере дюжина.

Хотя они не играли в игру. Они делали что-то принципиально другое.

Мелани долго смотрела на них, вслушивалась. Ее глаза были широко раскрыты, а пальцы вцепились в перила с такой силой, будто она боялась упасть.

Она смотрела, пока шумы и движения не стихли. А потом выскользнула так тихо, как только могла, через вращающиеся двери и вниз по лестнице.

Выйдя на улицу, где шел проливной дождь, она сделала несколько шагов и спряталась в тени стены, на которой была поблекшая древняя граффити, сохранившая только два цвета – черный и серый.

Что-то происходит с ее лицом. Глаза горят, а горло сотрясают конвульсии. Похоже на первый вдох в душевой, когда воздух с первыми каплями спрея наполняется горькими брызгами.

Но там не было никакого спрея. Она просто плакала.

Часть ее разума, которая осталась стоять и смотреть, как она ест кота, смотрела этот спектакль тоже и оплакивала что-то, но из-за дождя было невозможно определить, действительно ли у нее текут слезы?

Ночь, скрючившись, бесцельно проползает после ужина, который, несмотря на опасно высокое содержание соли и сахара в нем, никто, кажется, не оценил.

Джустин сидит в комнате для экипажа, развернувшись в кресле так, чтобы смотреть в одну из бронированных щелей на улицу. За спиной слышится прерывистый храп Галлахера. Он выбрал лучшую койку и забрал одеяла с других, чтобы свить себе гнездо. Там, полностью невидимый, он забаррикадировался от внешнего мира со своими мечтами и горами поликоттона.

Он вообще единственный, кто спит. Паркс все еще копается в генераторе и не собирается останавливаться. Прерывистый стук из машинного отделения говорит Джустин о его успехах. А прерывистая ругань – о временных неудачах.

Между ними находится лаборатория, где в тишине работает Колдуэлл, рассматривая слайд за слайдом под конфокальным микроскопом Zeiss LSM 510 со встроенным аккумулятором (электронный микроскоп все еще ждет животворящего прикосновения тока от генератора «Рози»), оставляя комментарии к каждому образцу в блокноте с кожаным переплетом, внимательно нумеруя записи.

Когда солнце встает, Джустин поражена. Ей уже казалось, что этот онтологический тупик будет продолжаться вечно.

В красных лучах рассвета из боковой улицы выходит крошечная фигурка и направляется к дверям «Рози».

Джустин издает невольный крик и бежит открывать. Но Паркс преградил ей путь и не собирается отступать. Слышится тонкий, приглушенный звук: голые ножки вежливо стучат по броне.

– Тебе придется позволить мне разобраться с этим, – говорит ей Паркс. У него мешки под глазами и масляные пятна на лбу и на щеках. Похоже, что он только что убил кого-то, в чьих жилах текла тушь. Плечи устало опущены.

– Что значит «разобраться»? – спрашивает Джустин.

– Это значит, что я поговорю с ней первым.

– С пистолетом в руке?

– Нет, – раздраженно ворчит он. – С этим.

Он показывает ей поводок и наручники, которые держит в левой руке.

Джустин колеблется секунду.

– Я знаю, как надевать наручники, – говорит она. – Почему я не могу выйти и поговорить с ней?

Паркс вытирает грязный лоб грязным рукавом и бормочет себе под нос «господи боже».

– Потому что она попросила об этом перед тем, как ушла, Хелен. Ты единственная, за кого она беспокоится, не за меня. Я почти уверен, что она в порядке, потому что просто постучала в дверь, а не начала царапать или биться головой об нее. Но независимо от того, в каком она настроении, она не хочет увидеть тебя сразу, как откроется дверь. Особенно когда она в таком виде – с кровью на губах и одежде. Ты же понимаешь это, да? После того как она приведет себя в порядок, наденет намордник и наручники, ты сможешь с ней поговорить. Договорились?

Джустин глотает. Ее горло пересохло. Правда в том, что она напугана. Больше всего она боится того, что могли последние двенадцать часов сделать с Мелани. Боится, что в глазах девочки может увидеть что-то новое и чужое. Именно поэтому она не хочет пропускать главный момент. И не хочет, чтобы Паркс шел первым.