Константин Образцов - Красные цепи

— Освободите один из холодильников, — распорядился Кобот. — То, что там находится, выбросите вон в ту дыру, как всегда. Тело из клетки туда же. Потом подкатите стол. Я сейчас.

Татуированные гиганты молча натянули на могучие плечи халаты, казавшиеся на них детскими распашонками, и принялись греметь ключами, открывая замок холодильника.

Кобот медленно пошел между клетками, по очереди заглядывая в каждую из них. Земляной пол тихо шуршал у него под ногами, а вокруг слышался тихий, монотонный плач, как будто где-то вдалеке двигалась похоронная процессия.

«Проститутки, — сказал он себе. — Не монашки же, в самом деле. И не члены благотворительного общества, да».

Легче почему-то не стало.

В одной из клеток посередине железного пола сидела девушка, маленькая и худенькая, как подросток. На ней была надета белая полупрозрачная комбинация, тоненькие руки обнимали острые колени, в которые она уткнулась лицом. Кобот остановился у клетки. Девушка подняла голову и посмотрела на него большими карими глазами, в которых стояли слезы, и он понял, что именно приснится ему сегодня ночью.

Кобот обернулся. Двое его помощников только что с шумом сбросили что-то в провал в стене и теперь стояли рядом и смотрели на него.

— Сюда, — сказал Кобот.

Большой железный стол мягко покатился по земле, приводимый в движение двумя парами могучих рук. Кобот отошел чуть в сторону и смотрел, как двое огромных мужчин легко поднимают тоненькую девушку и укладывают ее на холодную металлическую поверхность, покрытую темными бурыми пятнами. Один из них туго затянул заскорузлый широкий ремень на ее запястье, и тут она закричала. Она кричала и билась, когда ей привязывали руки и ноги ремнями, кричала, когда стол катили под яркий свет включенной хирургической лампы, и продолжала кричать до тех пор, пока сильная большая рука не затолкала ей в рот искусанный резиновый кляп.

Кобот взял из железного шкафа хирургический скальпель, кое-как натянул на лицо маску и подошел к столу, последний раз заглянув в полные нечеловеческого ужаса карие глаза.

— Все будет хорошо, — пробормотал он, занося нож. — Все будет хорошо…

Весь день дождь тяжелел, наливался холодом, хмурился; потом среди мелькания серых капель стали появляться быстрые белые штрихи, как метки на старой кинопленке. Их становилось все больше и больше, пока в одно мгновение дождь не сменился густым снегопадом, как будто старая раздраженная осень, хлопнув дверью, на время вышла, впустив в город молодую зиму.

Снег падал частыми крупными хлопьями, окутывая весь мир мягкой белой тишиной и превращая город в декорацию к зимней сказке. Заснеженные деревья стояли молчаливо и торжественно, затаив дыхание и притворившись искусственными, как актеры на время притворяются принцессами и троллями. Таинственные огни ночных фонарей просвечивали сквозь частое переплетение пушистых ветвей, словно театральные софиты, и в их голубоватом, желтом, синем свете покрытые снегом ветки были похожи на новогодние елочные игрушки. Светло-серое ночное небо источало тусклое потустороннее свечение и медленно оседающие белые облака.

Застекленная деревянная дверь была приоткрыта, и в комнату втекал густой прохладный воздух, пахнущий талой водой. Небольшую квадратную террасу покрывал снег, набросивший на трехногий круглый столик и пару старых стульев белые чехлы. По проспекту вдоль набережной проезжали редкие машины, оставляющие двойные черные полосы на белом покрывале снега, но машин становилось все меньше, а снег — все гуще, так что очень скоро дорога стала нетронутым, чистым и белым пространством. За черной узкой рекой, среди деревьев парка, превратившегося под снегопадом в волшебный дремучий лес, тусклым желтым светом горел огонек. Алина смотрела на него, и в голове у нее возникали теплые уютные образы: маленькая комнатка, закипающий чайник, старый сторож, читающий в ночной тишине книгу в потрепанной обложке.

— У меня редко бывают гости, — сказал Гронский. — Вернее, их не бывает вообще.

Алина посмотрела на него и улыбнулась. Она удобно устроилась с ногами на большом диване, закутавшись в плед. Гронский сидел напротив, в старом потертом кресле, в котором, наверное, хорошо рассказывать истории о прежних добрых временах. Воротник белой рубашки был расстегнут, рукава немного закатаны, и в неярком мягком свете напольной лампы тонкая ткань походила на полупрозрачную светлую ауру, окружающую темный силуэт тела. На низком столике стояли кружки с чаем, пузатый чайник, пепельница, блюдце с порезанными и начавшими темнеть дольками яблока, бокалы и большая бутылка «Jack Daniel’s», уже пустая наполовину. В полумраке комнаты ее содержимое мерцало, как самый драгоценный и волшебный из всех эликсиров.

Алина обвела взглядом большую комнату. В ней было совсем немного мебели: шкаф, диван, кресло, пара стульев, шаткий столик — но на каждом предмете хотелось задержать взгляд, настолько он был настоящим, как будто обладал собственной неповторимой личностью. За каждым из них чувствовалась своя история , как часто бывает с вещами, прожившими долгую жизнь рядом с людьми.

— Ты давно здесь живешь? — спросила Алина.

— Три года, — ответил Гронский. Он подошел к двери террасы и открыл ее пошире, чтобы выпустить из комнаты застоявшийся табачный дым. Вместе с далеким монотонным гулом ночного города ворвался поток свежего морозного воздуха. — Не холодно тебе?

Алина покачала головой. Гронский сел на место, и она подумала, а не холодно ли ему в одной тонкой рубашке.

— Три года, — повторил он. — Но никто не знает, что я здесь живу. Так получилось. Адрес этой квартиры никак не связан с моим именем, а мое имя — ни с одним адресом в городе. Так что сейчас для тебя это самое безопасное место.

«Безопасное». Алина вздрогнула и поежилась, как будто холодное дуновение ночного воздуха проникло под плед, неся с собой не свежесть, а ледяное прикосновение страха. Она почти уже забыла, почему и как оказалась здесь, и вот теперь воспоминания стали вспыхивать в памяти одно за другим, как слайд-шоу: нападение, перестрелка, грохот автоматных очередей, разбитая машина с неподвижным окровавленным телом на крыше, Кардинал, серые полутона… Она осторожно потрогала языком разбитую губу: та еще была припухлой и болела.

— Какой длинный день, — сказала Алина. — У меня такое чувство, что сегодняшнее утро было неделю назад.

— Да, день получился насыщенным, — Гронский спокойно кивнул, так спокойно, как будто не он сегодня дрался, стрелял и разговаривал с человеком, сильнее и опаснее которого Алина не видела и не могла себе даже представить. — Зато мы многое узнали.