Кристина Старк - Крылья

Отец сажает меня на кровати и начинает вливать в меня бульон, как в какого-нибудь пятилетнего пацана. Он очень сердит.

– Самое время угробить новое тело! Хочешь провести еще три года где-нибудь на краю Земли в теле сумасшедшего? Суп, ацетаминофен и больше никакого алкоголя, Крис.

Я глотаю таблетку и первую ложку бульона, вкуса которого не чувствую вообще. Отец качает головой:

– Теперь ты понимаешь, почему люди относятся к любви с таким благоговением? Почему она проходит красной нитью через все пласты человеческого искусства? Все эти книги о любви, фильмы о любви и музыка туда же… Или почему человек может дышать грязным воздухом, способен методично уничтожать себя наркотиками, но существование без любви кажется ему совершенно невыносимым? Да по той же самой причине, по которой туземцы, населяющие побережья, поклоняются океану: они беззащитны перед лицом стихии! Они не знают, когда нагрянет шторм и камня на камне не оставит. Трясутся, страдают, но жить без своей стихии не могут, черпают в ней вдохновение, утоляют ею свой эмоциональный голод, и даже когда волны перекрывают им кислород – наслаждаются агонией, почитая ее за высшую награду. Безумцы! Но нам повезло намного больше, Кристиан. Мы не такие. Помолись как-нибудь и скажи Богу и ангелам спасибо, что ты не такой.

Я откидываюсь на подушку и закрываю глаза.

Да, у меня есть дельце к Богу и его придворным. Ладно я, бессовестный ублюдок, который без возражений займет свое место в аду, но где были все вы, парни, когда самая чудесная девушка в мире поставила ногу на подоконник?

С Оксфордом было покончено. Я больше не мог находиться ни в университете, ни в самом городе. Для меня нашлось место в университете Лозанны, и я вернулся в Швейцарию. Там же, на факультете искусств, училась Диомедея, которой ни много ни мало стукнуло уже восемнадцать.

Проклятие не спешило вытряхивать из Дио душу: она все еще находилась в своем собственном теле, словно в насмешку – то ли над генетикой, то ли над злыми чарами.

В день моего приезда мы отправились гулять по набережной Уши. Воздух был наполнен влагой, солнцем и пением птиц. Эту идиллическую картинку дополнял голос моей сестры, выкладывающей мне последние новости…

– Мама с ума сошла. Кажется, она надеется, что я выскочу замуж как можно раньше и начну рожать детей одного за другим. В последний раз, когда я была дома, все уши прожужжала мне о том, что пока рожаешь и кормишь – не выбрасывает…

– А ты сама чего хочешь?

– Ты знаешь меня, – говорит она. – Я хочу семью, но все-таки не раньше, чем узнаю, каково это – быть десультором. Если все окажется… хуже, чем я себе представляю, то… не будет никаких детей.

Дио идет рядом, то и дело заглядывая мне в лицо. Видимо, она ждет от меня слов поддержки: мол, быть десультором – это весело, тебе понравится.

– Кажется, ты встречался с кем-то в Англии, где она теперь? – вдруг спрашивает Дио.

– Мы расстались.

– Что-то ты не шибко весел. Только не говори, что она посмела бросить моего чудесного брата!

Я больше не в состоянии говорить на эту тему. Я выжимаю из себя подобие улыбки и указываю Диомедее на Женевское озеро:

– Давай как-нибудь пройдемся по заливу на яхте?

– Как лихо ты меняешь тему! – восклицает Дио. – Она таки посмела! Но ничего. Кто-нибудь из моих подруг обязательно захочет утешить тебя! Ты видел свое новое тело в зеркало? Это нечто, такое… зрелое.

Я вскидываю брови.

– С каких это пор тебе нравятся сорокалетние мужики, деточка?

Дио весело смеется – музыка смеха человека, на совести которого нет ни одного черного пятна.

Мозг Нейтана Скотта с завидной регулярностью напоминал мне о запахе пороха и толчке отдачи в тот момент, когда пистолет в твоей руке стреляет. Еще часто в памяти проскальзывало лицо какой-то женщины с рыжими волосами – то ли жена Скотта, то ли просто какая-то знакомая. Вкус пончиков с апельсиновым джемом – этот тоже был странно навязчив. И затылок черноволосой женщины, на который бравый капитан опускает дрожащие пальцы. Любовница? Это последнее видение вообще приводило меня в какое-то странное оцепенение. Я пытался «вспомнить» что-нибудь еще, но это было все равно что царапать ногтем по металлической пластине. Память Скотта не принадлежала мне – по воле случая мы просто делили с ней одно пространство.

Впрочем, очень скоро я усомнился в том, что только случайности руководят нашими «прыжками»…

Ближе к Рождеству я бросил все дела и сел на самолет до Праги. Дженни, одна из подруг Катрины, рассказала мне, что та похоронена на Ольшанском кладбище. Туда я и отправился сразу по приезде. Могила Катрины была устлана свежими белыми розами и уставлена свечами. Огонек одной из свечей все еще дрожал на ветру – видимо, кто-то из близких приходил сюда совсем недавно. Среди роз лежало множество вещей, которые, должно быть, когда-то были дороги Катрине: пара книг, музыкальный диск в пластиковой коробке, детские рисунки и море игрушек…

Я просидел у могилы, пока совсем не стемнело. Черные дрозды слетелись к моим ногам, бегали среди роз и свечей, перебирая желтыми лапками. Катрина всегда хотела знать, почему птицы не боятся меня. Жаль, что теперь, как только я был готов рассказать ей обо всем, она больше не могла меня слушать…

Ближе к ночи начался пробирающий до костей декабрьский дождь с мокрым снегом, крупные хлопья запорошили могилу и увядшие на холоде цветы. Я забрал компакт-диск и книгу – вряд ли Катрина хотела бы, чтобы они мокли под дождем, – и вернулся в гостиницу.

Сборник сказок про «Нарнию» на чешском языке и старый диск группы Lamb – вот и все, что мне от нее осталось. Я вошел в номер и рухнул в кровать с дичайшей головной болью. Мое новое тело начало выкидывать фокусы: ему приспичило выпить.

Виски обжигает горло. Капитан снова выталкивает на поверхность лицо рыжеволосой женщины: миловидная, с большими синими глазами, лет сорока. Сразу вслед за ней – темный затылок другой женщины… Невыносимо. Хватаю телефон, звоню в отдел расследований Уайдбека.

– Сальваторе, а что за дамы были у Скотта до того, как он откинулся? Единственное, что мне достоверно известно, – у одной рыжие волосы, у другой черные. Рыжеволосая, говоришь, жена? А черноволосая? А можешь узнать наверняка? Бравый капитан Скотт им обеим что-то должен, из-за чего все не может успокоиться. Уже заставил меня выпить треть бутылки..

Сальваторе бросил мне в почту досье, я несколько раз перечитал его, но не нашел ничего, что остановило бы навязчивое мелькание ее лица в дебрях памяти.

«Мария-Хелен Скотт, ирландка по происхождению, пятнадцать лет в браке с капитаном Скоттом, историк по образованию, искусствовед, пережила инсульт, увлечения: лепка посуды, итальянская кухня, путешествия…»