Рени Найт - Все совпадения случайны

– Так кто это был? – переспросила она.

– Не помню, ма. Да в чем дело-то? Какое это имеет значение?

Она отвернулась, опасаясь, что он увидит выражение ее лица, и невнятно ответила:

– Никакого. Оставим это. – Но сделать этого не получалось. – Так, говоришь, книга тебе понравилась?

– Ну да. Но почему, рассказывать не буду, чтобы не испортить тебе удовольствия.

Она некоторое время молчала.

– Не испортишь. Скорее всего, я не буду ее дочитывать.

– Ладно, увидимся. Позвоню на неделе. – В сопровождении Роберта он направился к выходу. Она последовала за ними.

– Итак, чем все кончается? – Ей не терпелось узнать. – Наверное, дочитывать не буду, – повторила она. Он взялся за ручку двери и повернулся к ней.

– Она умирает. Печальный конец. Но она его заслужила. – Он обнял отца и с улыбкой помахал на прощание матери.

Полтора года назад

Слова, написанные Нэнси, не ослепили меня. Да, заставили сердце биться быстрее, задели, но не ослепили. Читая «Необычного друга», написанного молодой женщиной, я отчетливо слышал ее голос, и при этом звуке у меня слезы на глазах выступали. Теперь, когда мне попало в руки последнее произведение, последняя книга, я слышал ее голос не менее отчетливо, но это уже был голос зрелой женщины, с которой я прожил в браке почти пятьдесят лет. Голос женщины, от которой я не отходил, когда она умирала: помогал умыться, читал, кормил, обхаживал как только мог. Эту женщину я не предполагал увидеть на машинописных страницах, и тем не менее это была она. Я в свое время оставил писательство, а она нет. И, побыв с ее книгой некоторое время, перечитав ее не раз и не два, я почувствовал, что ее слова, поначалу выбившие меня из колеи, выстроились внутри меня в некий порядок, нашли удобные уголки и ниши, и я начинаю им верить, а они верят мне.

Я понял, что Нэнси хотела, чтобы я нашел рукопись, точно так же как хотела, чтобы я нашел фотографии. Она спрятала то и другое там, где, по ее убеждению, я в конце концов на них наткнусь. Она могла бы уничтожить их, но решила иначе. Она ждала, когда я буду готов, – а при жизни готов я не был. Мне надо было побыть с ними одному. Рукопись Нэнси встряхнула меня, перевернула, вдохнула жизнь. Она напомнила мне о том, в чем мы с Нэнси всегда были убеждены: литература – лучший способ освежить ум.

Сколько уж времени прошло с тех пор, как я написал на бумаге последние слова, и вот сейчас я впервые вернулся к этому занятию, когда Нэнси не было рядом, – раньше именно она служила мне стимулом. Сомнения остались позади, и вопросы, которые меня мучили, исчезли, ибо теперь я знал, почему эта книга должна была быть написана, и без колебаний мог бы сказать для кого.

Я придвинул стол к окну, чтобы видеть дом напротив и наблюдать за передвижениями жившей в нем молодой семьи. Утром – отправление в школу. Днем – возвращение из школы вместе с мамой. Их распорядок был для меня хорошим примером, он повторял расписание, по которому я жил много лет назад, когда Нэнси водила Джонатана в школу и возвращалась к полднику, а я как раз дописывал последнюю в этот день фразу.

Сначала я спрятал фотографии подальше от глаз, в ящик письменного стола, но вокруг них строился сюжет, так что пришлось вытащить их и приколоть к оконной раме. Получившаяся композиция являла собой коллаж секса и измены: нечто вроде наглядного пособия. Всякий раз, наблюдая сквозь эту раму, как молодая семья уходит из дома или возвращается домой, я думал о том, как легко развращается невинность. Это заставляло меня сосредоточиться.

Я не подстегивал себя, месяцами перерабатывая рукопись Нэнси на свой лад. Мне хотелось понять, что она чувствовала, выстраивая эти предложения; хотелось забраться в ее мозг, увидеть то, что видела она, покрывая словами очередную страницу. Я писал от руки, так мне было легче осязать форму каждой буквы: рука скользила по странице слева направо, и пальцы соприкасались с бумагой, ощущая ее гладкость.

Так стиралась грань между мной и страницей. Кожа пальцев, перо, бумага – мне хотелось, чтобы они слились воедино. Я растягивал удовольствие, насколько возможно, и наслаждался самим ритмом слов, лаская каждое из них. Случалось, я чувствовал, что какое-то предложение можно было улучшить, но не останавливался, чтобы сразу же внести исправления, а продолжал писать, говоря себе, что, подобно скалолазу, взбирающемуся на вершину, позволю себе оглянуться, лишь достигнув цели. Ни за что не посмотрю вниз.

Я вспомнил, как мы с Нэнси когда-то потешались над писателями, абсурдно утверждавшими, будто следуют повелениям собственных персонажей, будто им кажется, что книга сама себя пишет. Но сейчас получалось именно так – по крайней мере у меня возникло то же ощущение. Я видел, как персонажи, живые, во плоти, дышащие полной грудью, вполне законченные, выскакивают из книги. А я ладонью – гладкой, но твердой – подхватываю слова, перелетающие от Нэнси ко мне.

Это был вдохновляющий опыт: через открывшуюся таким образом дверь Нэнси возвращалась ко мне, ее теплое, нежное присутствие согревало наш дом. Каждый день, когда под вечер рука уставала от писания, я кипятил чай, делал тосты и читал ей вслух – так, как если бы она сидела напротив меня на старом стуле.

Потом, довольный сделанным, я отпечатал рукопись на машинке. Тук, тук, тук – пальцы вбивали в страницу каждое слово, как гвоздик. Наконец с работой было покончено. Сколько времени она заняла? От старта до финиша? На переписывание рукописи Нэнси у меня ушел год, но, конечно, подлинное начало следовало датировать гораздо более ранним временем, просто тогда я этого еще не понимал. Она всегда говорила, что когда-нибудь мои сочинения заговорят в полный голос.

2013, весна

Дверь за Николасом захлопнулась, и Кэтрин тут же заперлась в туалете на первом этаже. Выходит, орудие пытки, которой она подверглась, было вложено в руки ее сына, хотя сам он еще, похоже, не осознавал, что связан с этой книгой самым непосредственным образом. Она услышала за дверью шаги Роберта, подняла с пола журнал и начала шелестеть страницами, давая ему понять, что выйдет не сразу. Она перевела взгляд вниз, на свои колготки, повисшие на щиколотках, и внезапно на нее накатила волна жалости к самой себе. Не заслуживала она всего этого. Зачем ее мучали? Почему именно сейчас? Она начала плакать, и ей почти захотелось, чтобы Роберт услышал и утешил ее. Он продолжал стоять за дверью.

– Ты как там, в порядке?

– Да, все нормально. – Она снова начала шелестеть страницами, подтянула колготки, высморкалась под шум спускаемой воды. Посмотрела в зеркало. Выглядела она кошмарно, но было воскресенье, в этот день можно. «Возьми себя в руки, глупая ты курица. Дочитай книгу, перестань откладывать ее в сторону. Тогда и поймешь, что делать, что тебе противостоит». Она улыбнулась своему отражению в зеркале, едва сдерживая смех, – настолько все это дико.