Рени Найт - Все совпадения случайны

– И он спас мне жизнь?

– Да.

– Но как же это?..

– Не знаю. И никто никогда не узнает. Может, почувствовал себя виноватым?

Ник побледнел, лицо его покрылось какой-то серой пленкой, и она увидела, что он устал. Они недавно перекусили, скоро его потянет вздремнуть, но в то же время ему хотелось дослушать все до конца. Он продолжил разговор:

– Виноватым?

– Не знаю, родной. – Она замолкла, соображая, сколько еще он сможет вынести. – Может быть. Что его подтолкнуло тогда, мы никогда не узнаем, но да, он спас тебе жизнь. И никто его не вынуждал – он сам бросился в море. Он хотел спасти тебя. – Она положила ему ладонь на плечо, Ник наклонил голову, и она увидела, что по щеке его скатилась слеза. Она потянулась к нему, хотела прижать к себе, но он отстранился.

– Все нормально, – произнес он.

Она поцеловала его в макушку, чувствуя, как в ноздри ей ударяет запах шампуня, сохранившийся после утреннего душа. Ей хотелось обнять его, но он по-прежнему упирался. Она отвернулась и тоже не сдержала слез.

– Ты устал, – сказала она. – Тебе надо поспать. Потом договорим.

Он кивнул, поднялся, она встала следом за ним и посмотрела, как он идет к лестнице.

– Прости за то, что была тебе такой плохой матерью, – произнесла она.

Он повернулся, пожал плечами, неопределенно покачал головой. Не произнес ни слова, но хотя бы покачал головой.

Пока Ник поднимался по лестнице, Кэтрин легла на диван и закрыла глаза. Если бы, множество если бы мелькали у нее в сознании. Если бы в ту ночь, когда все это случилось, она позвонила в полицию. Если бы она позвонила Роберту. Он бы немедленно примчался, разве не так? Но она словно в транс впала. Утром Ник проснулся, влетел к ней в комнату и начал прыгать на постели. В ту ночь она не заснула ни на секунду. Она опорожнила и насухо вытерла небольшую баночку с кремом, затем прижала ее к влагалищу, избавляясь от остатков его семенной жидкости. Той небольшой ее части, что не стекла по ногам на пол. Мерзкая слизь. Она тщательно протерла крышку и положила баночку в несессер. Помнится, подумала тогда, что будет, если багаж начнут проверять – если какой-нибудь ничего не подозревающий служащий аэропорта сунет нос именно туда. Она сделала несколько снимков – кровоподтек на бедре, след от укуса на шее. Полиции понадобятся вещественные доказательства, вот она их и собирала.

Только вот вопрос: поверят ли ей? Она забыла ключ в замке. Но понятно, что, какие бы доказательства она ни представила, кто-нибудь, скорее всего это будет мужчина, во время судебного заседания поднимется и обвинит ее во лжи, заявит, что это она заманила молодого человека в свой номер. Что они уже были знакомы. Что он угостил ее в баре гостиницы, где она остановилась. Да вспомнит ли кто-нибудь, что она тогда к нему даже не подсела?

И тут он погибает. И слава Богу, подумала она тогда. Он мертв. Теперь ей не придется никому доказывать свою невиновность, так что, проявляя пленку, она вырезала снимки своих травм и оставила только фотографии, на которых была изображена с Робертом и Николасом.

Пока Ник прыгал на кровати, она улыбалась и всячески делала вид, что наблюдает за ним. Что бы в то утро она ни сказала, что бы ни сделала, казалось, существовало само по себе и не имело к ней никакого отношения. Они позавтракали. То есть это Ник позавтракал, а она ни крошки в рот не взяла. Помнится, он даже спросил, почему она не ест. Ему не терпелось отправиться на пляж. Ей не хотелось, но если не на пляж, то чем заняться? Она попыталась было поменять рейс. Ник подпрыгивал от нетерпения, пока они болтались в гостиничном холле в ожидании ответа из агентства. Ничего не получилось, и они пошли-таки на пляж. По дороге она купила ему надувную лодку. Спасательный круг, подумалось ей тогда. Он будет счастлив, а она спокойна. И мальчик действительно был в восторге. Вверх-вниз, вверх-вниз – он подрыгивал на дне лодки, о чем-то лепеча сам с собой, играя одну за другой роли всех членов экипажа. А ее сморили жара и пережитый ночью шок, и она положила голову на полотенце, закрыла глаза и заснула. Она больше не присматривала за своим малышом. И он едва не утонул. И его спас совершенно незнакомый мужчина.

Роберт перестал расспрашивать, почему она ничего ему не сказала, и она почувствовала себя прощенной. Он теперь знал, что никакой интрижки у нее не было, что она ему не изменяла. И сейчас у него новая роль. Он больше не оскорбленный муж, он – муж-опора. Он всегда был рядом, настаивал на том, чтобы она кому-нибудь доверилась, то есть не кому-нибудь, а профессионалу, который сможет вернуть ее в прошлое, а потом привести назад, но от прошлого Кэтрин тошнило. Она не хотела туда возвращаться. Раньше – другое дело, но сейчас прошлое для нее закрыто. Ее интересовало только настоящее.

2013, осень

Я проводил много времени, думая о Джонатане, стараясь понять, что это был за человек. Тяжело признавать, что не знаешь собственного сына и никогда его не знал.

Я обронил как-то, что Джонатан никогда не умрет от стыда, слишком уж мать его любит, что бы он ни сделал, всегда простит. Испанец употребил правильное слово: жертва. Мне кажется, изнасиловав Кэтрин Равенскрофт, Джонатан понял, что пошел по дороге, откуда возврата нет. Он утратил самого себя. Он не рисковал жизнью, он сознательно ее отдал. Может, я хватался за соломинку, просто искал утешения, но отчего тогда он решился на поступок совершенно не в его духе? Мне кажется, Джонатан заглянул в самого себя и набрался храбрости не отступить. Он увидел себя таким, каков он есть. Очень немногие способны на это. Я лично только сейчас начинал обретать такую силу, а Нэнси, по-моему, это так и не удалось. Тут требуется немалое мужество, не правда ли? Сбросить маску и посмотреть себе прямо в лицо.

С полной уверенностью не скажу, но мне кажется, такое случилось с Джонатаном впервые. Правда, что-то заставило Сашу сорваться с места и вернуться домой к родителям. Мы называли Сашу его девушкой, но на самом деле познакомились они совсем недавно, и я, помню, удивился, когда Джонатан сказал, что она едет с ним в Европу. А вот когда она вернулась без него, удивился меньше. Правда, если бы он изнасиловал ее, родители наверняка бы подали в суд, тут сомневаться не приходится. Но, с другой стороны, что-то все же случилось, иначе почему ее мать так злобно говорила по телефону? Нэнси-то, наверное, знала, но мне так ничего и не сказала, а я, к своему стыду, никогда не расспрашивал. Все, что мне известно, так это то, что Нэнси обернула явно проигрышную позицию на пользу Джонатану. Впрочем, она так всегда поступала, с самых его нежных лет.

Сейчас я явственно слышу голос Нэнси: это был голос женщины, потрясенной горем; голос, который я запомнил на долгие годы, вновь и вновь прокручивая воображаемую пластинку с его записью, вслушиваясь в звучащее в нем отчаяние. Задолго до его смерти, то есть с самого начала, Нэнси сделала из нашего сына какую-то выдуманную фигуру, а я молчаливо способствовал тому, чтобы не замечать ничего, что могло бы нас насторожить относительно Джонатана. Какие-то мелочи, еще в детском возрасте, которые постепенно превращались в нечто большее по мере того, как он рос и становился все больше не похож на того молодого человека, каким мы хотели его видеть. Я был рядом и ничего не делал, чтобы помешать этому. Мой сын был насильником. Нет, сын Нэнси. Но и мой тоже, мой тоже. А у нее были какие-нибудь подозрения? Если и были, то она ими никогда не делилась. Если и были, то она наверняка всегда гнала их от себя. Она переписывала Джонатана точно так же, как я переписал ее. Я оказался подвержен иллюзиям не меньше, чем она. Я превратил свою жену в нечто такое, чем она не была. Мне хватило смелости признаться самому себе, что еще задолго до гибели Джонатана она сбилась с дороги. Годами я подогревал ее фантазии, разделял ее слепую привязанность, ни разу даже не попытался пойти поперек, заставить усомниться. Я просто притирался к ним: придуманный Джонатан, придуманная Нэнси. Единственное мое оправдание состоит в том, что я делал это из любви. Да и она тоже. Но никакое это не оправдание.