Дэн Симмонс - Друд, или Человек в черном

– Вы заканчиваете чтение… представление… тем, что Сайкс уволакивает мертвого пса из комнаты, где произошло убийство, и запирает за собой дверь, – сказал Кент. – Мне кажется, публика ждет большего… Возможно, бегства Сайкса? Почти наверняка – его падения с крыши на острове Джекоба. Публика хочет… ей необходимо увидеть, что Сайкс наказан.

Диккенс нахмурился. Воспользовавшись его молчанием, я заговорил:

– Я согласен с Кентом. То, что вы представили нам, поистине поразительно. Но концовка кажется… усеченной, что ли? Преждевременной? Я не берусь говорить за женщин, но мы, мужчины, по завершении действа испытываем известное неудовлетворение, ибо жаждем крови и смерти Сайкса столь же страстно, как Сайкс жаждал убить бедную Нэнси. Дополнительные десять минут послужили бы к переходу от беспросветного ужаса, в котором вы оставляете зрителя сейчас, к сильнейшему эмоциональному возбуждению в предвкушении желанной развязки.

Диккенс скрестил руки на груди и покачал головой. Я видел, что его накрахмаленная манишка насквозь промокла от пота и что пальцы у него мелко дрожат.

– Поверьте мне, Чарльз, – сказал он, обращаясь к Кенту, – удерживать внимание аудитории в течение еще десяти – даже пяти! – минут после смерти Нэнси решительно невозможно. Поверьте мне на слово. Я стою там… – он махнул рукой в сторону своей установленной на возвышении кафедры, – и я знаю.

Кент пожал плечами. Диккенс говорил в высшей степени убежденно – категорическим тоном Мастера, к какому он неизменно прибегал, когда хотел оставить за собой последнее слово в дискуссиях на предмет литературы или театра. Но я сразу понял, что Неподражаемый тщательно обдумает поступившее предложение, и впоследствии нисколько не удивился, когда он в точности последовал совету Кента и удлинил номер, добавив к нему еще по меньшей мере три страницы текста.

Я отошел за устрицами и шампанским, а потом присоединился к Джорджу Долби, Эдмонду Йетсу, Чарли Диккенсу, Перси Фицджеральду, Чарльзу Кенту, Фрэнку Берду и прочим, стоявшим в глубине сцены, сразу за пределами яркого прямоугольника света. Диккенса теперь окружили дамы – все они пребывали в таком же возбужденном состоянии и, похоже, так же горячо призывали писателя выступать с «убийством Нэнси» и в дальнейшем, как две актрисы, подходившие к нему ранее. (Диккенс приглашал меня на представление вместе с Дворецким, то бишь с Кэрри, но я ничего не сказал девочке и сейчас был рад, что она здесь не присутствовала. Многие из нас, расхаживая по сцене с устрицами и шампанским, невольно смотрели себе под ноги, дабы убедиться, что наши начищенные черные туфли не ступают по лужам Нэнсиной крови.)

– Это безумие, – говорил Форстер. – Если он включит этот номер в программу хотя бы трети из оставшихся семидесяти пяти выступлений, он просто убьет себя.

– Согласен, – проворчал Фрэнк Берд; обычно жизнерадостный врач хмуро смотрел на узкий бокал в своей руке, словно шампанское в нем испортилось. – Это равносильно самоубийству. Диккенс не вынесет такого напряжения.

– Он пригласил репортеров, – сказал Кент. – Я слышал, как они делятся впечатлениями. Им страшно понравилось. В завтрашних газетах появятся восторженные отзывы. Все до единого мужчины, женщины и дети в Англии, Ирландии и Шотландии бросятся продавать свои зубы, чтобы купить билет на концерт.

– Большинство из них уже продали последние свои зубы, – заметил я. – Им придется найти еще что-нибудь, что можно заложить в ломбарде у еврея-ростовщика.

Мужчины вежливо рассмеялись, но затем наступило тягостное молчание и почти все снова помрачнели.

– Ежели репортеры напишут похвальные отзывы, – прогудел медведеподобный Долби, – Шеф непременно будет выступать с этим номером. По меньшей мере четыре раза в неделю вплоть до июня.

– Это убьет его, – повторил Фрэнк Берд.

– Многие из вас знают моего отца гораздо дольше, чем я, – сказал Чарли Диккенс. – Вы знаете способ отговорить его от этой затеи сейчас, когда он сознает, что вызвал – и сможет вызывать впредь – сенсацию своим «убийством»?

– Боюсь, это невозможно, – промолвил Перси Фицджеральд.

– Совершенно исключено, – подтвердил Форстер. – Он не станет внимать доводам разума. Не удивлюсь, если в следующий раз все мы встретимся в Вестминстерском аббатстве, на торжественных похоронах Диккенса.

Я чуть не расплескал шампанское при последних словах.

Вот уже несколько месяцев – с момента, когда Диккенс впервые объявил о своем намерении включить «убийство Нэнси» в большинство выступлений зимне-весеннего турне, – я считал, что подобное самоубийство очень даже на руку мне, страстно желающему смерти Неподражаемому. Но сейчас Форстер заставил меня осознать один почти несомненный факт: умрет Диккенс от естественных причин, или в результате самоубийственного турне, или под колесами тяжело груженного фургона завтра на Стрэнде, общественность в любом случае громко потребует устроить торжественные похороны. Лондонская «Таймс» и прочие газетенки, которые на протяжении многих лет являлись политическими противниками и злостными литературными критиками Чарльза Диккенса, первыми выступят с требованием погрести Неподражаемого в Вестминстерском аббатстве. Общественность, безнадежно сентиментальная, единодушно поддержит эту идею.

На похороны соберутся несметные толпы народа. Диккенс упокоится среди величайших литературных гениев Англии.

При одной мысли о неизбежности такого исхода я едва не заорал прямо там, на сцене.

Диккенс должен умереть, это решено. Но только сейчас я отчетливо осознал то, что в глубине души понял еще несколько месяцев назад, когда начал планировать убийство: Диккенс должен не просто умереть, а бесследно исчезнуть.

Ни о каких торжественных похоронах, ни о каком погребении в Вестминстерском аббатстве не может идти и речи. Мне невыносимо даже представить такое.

Потрясенный ужасным прозрением, я не следил за разговором, но смутно сознавал, что мужчины продолжают обсуждать, как бы отговорить Диккенса от намерения публично убить Нэнси еще много-много раз.

– Мне кажется, Чарльз все равно поступит так, как считает нужным, – тихо промолвил я. – Но именно мы, ближайшие друзья и родственники, должны позаботиться о том, чтобы Неподражаемого не погребли в Вестминстерском аббатстве.

– Вы имеете в виду – в самом скором времени, – сказал Фицджеральд. – Чтобы его не погребли там в самом скором времени.

– Разумеется. Именно это я и имел в виду.

Извинившись, я отошел за следующим бокалом шампанского. Толпа уже несколько поредела, но стала более шумной. По-прежнему хлопали пробки и официанты продолжали разливать игристое вино.