Дэн Симмонс - Друд, или Человек в черном

– Ах… да… я, конечно… в пьесы Бульвер-Литтона, да… я вставлял отсебятину… – Бледное морщинистое лицо Макриди чуть порозовело. – Но… э… э… Эйвонский Бард… ни разу, ей-богу!

Диккенс рассмеялся:

– Ну, я все-таки не Шекспир. Мои слова не высечены на каменных скрижалях, как Моисеевы заповеди.

– Но… новый вид искусства? – подал голос мой брат. – Разве публичные чтения могут стать таковым?

– Мои – станут, – отрезал Диккенс, вмиг убрав улыбку с лица.

– Ваши чтения и так неповторимы и блистательны, сэр, – сказал молодой Диккенсон.

– Спасибо, Эдмонд. Я ценю ваше великодушие. Но в свои предстоящие выступления, которые вскоре начнутся и, возможно, будут продолжаться, как я уже сказал, много лет, я собираюсь привнести небывалое доселе актерское мастерство в сочетании с истинным пониманием природы животного магнетизма.

– О боже, магнетизм! – выпалил Долби. – Неужто, сэр, вы намереваетесь не только развлекать, но еще и гипнотизировать публику?

Диккенс снова улыбнулся и погладил бакенбарды.

– Полагаю, мистер Долби, вы читаете. Я имею в виду – романы.

– Ну разумеется, сэр! – Долби рассмеялся. – Я с наслаждением прочитал все ваши сочинения, а также сочинения присутствующего здесь мистера Коллинза – то есть мистера Коллинза, что сидит в конце стола справа от меня. – Он повернулся ко мне. – Ваш роман «Армадейл», мистер Коллинз, опубликованный в журнале мистера Диккенса… Превосходная вещь, сэр! И ваша главная героиня – Лидия Гвилт, если мне не изменяет память… Какая женщина! Просто чудо как хороша!

– Мы не имели удовольствия напечатать в нашем журнале этот роман мистера Коллинза, – сухо промолвил Диккенс. – И не удостоимся чести издать его отдельной книгой. Он выйдет в мае будущего года в другом издательстве. Хотя я рад сообщить, что в настоящее время мы уговариваем нашего дорогого Уилки опубликовать следующий свой роман в «Домашнем чтении».

– Ах, замечательно, просто замечательно! – воскликнул Долби с неподдельным восторгом. Он понятия не имел, какую бестактность совершил, похвально отозвавшись о моем сочинении.

Действительно, мой последний роман «Армадейл», написанный на волне успеха «Женщины в белом», опубликованной в диккенсовском «Домашнем чтении», был издан выпусками – и на гораздо выгоднейших для меня условиях – в журнале «Корнхилл». И вскоре он должен был выйти в виде отдельной книги в издательском доме «Смит, Элдер энд компани», выпускавшем «Корнхилл».

Но не одна только эта вопиющая бестактность Долби стала причиной того, что лицо Диккенса – мгновение назад сияющее, благостное и полное жизни – вдруг показалось старым и изможденным. Такая перемена настроения, я уверен, была вызвана крайне неуместным упоминанием о моей героине Лидии Гвилт.

В какой-то момент в моем романе Лидия, не понаслышке знакомая с физической болью – как своей, так и чужой, – говорит:

Что за человек такой изобрел лауданум? Я благодарю его от всего сердца, кем бы он ни был. Когда бы все несчастные, терзаемые болью телесной и душевной, чьи муки он облегчил, собрались вместе, дабы воспеть ему хвалы, – какой мощный хор получился бы! Я на целых шесть часов погрузилась в блаженное забытье и проснулась с ясной головой.

Я слышал от очень и очень многих людей, включая моего брата и Кейти, что Диккенс остался крайне недоволен приведенными выше словами, а равно общим моим терпимым отношением к лаудануму и прочим опиатам, выказанным в романе.

– Но вы собирались объяснить нам, какое отношение имеет публичное чтение романов к новому виду искусства, – сказал я, обращаясь к Диккенсу через тесно заставленный блюдами и тарелками стол.

– Да, – промолвил Неподражаемый и улыбнулся Сесил Макриди, словно извиняясь за мое вмешательство в разговор. – Вам известно ни с чем не сравнимое и ни на что не похожее чувство, какое испытывает человек, выступающий с чтением перед публикой. Люди ничего не видят, не слышат и не чувствуют, помимо вас и ваших слов, когда вы читаете поистине хорошую книгу.

– О да! – вскричал молодой Диккенсон. – В такие моменты реальный мир просто исчезает! Все прочие мысли бесследно пропадают! Остаются только образы, звуки, персонажи и мир, созданные для нас автором! Окружающая действительность просто перестает существовать для тебя. Всем читателям хорошо знакомо такое чувство.

– Вот именно. – Диккенс снова улыбался, и глаза у него снова блестели. – И именно в таком восприимчивом состоянии должен находиться человек, чтобы врач-месмерист мог выполнить свою работу. Правильно используя языковые средства, фразы, описания и диалоги, чтец вводит слушателя в восприимчивое состояние, подобное тому, в какое погружается пациент под воздействием магнетических токов.

– Бог мой! – вскричал Макриди. – Зрители в… э… э… театре впадают в точно такой же… э… транс. Я всегда говорил, что… э… э… публика является третьей вершиной… э… так сказать, творческого треугольника… наряду с автором пьесы и актером.

– Совершенно верно, – подтвердил Диккенс. – В этом-то и заключается сущность моего нового исполнительского искусства, которое прежде было просто художественным чтением. Пользуясь обостренной восприимчивостью слушателей – гораздо более высокой, чем у читателя, сидящего в одиночестве дома, в вагоне поезда или даже в саду, – я намерен использовать свои месмерические способности в сочетании с интонациями и текстом, чтобы погружать людей в еще более восприимчивое, чуткое и творческое состояние, чем до сих пор удавалось театру или литературе по отдельности.

– Посредством одних только слов? – спросил мой брат.

– И тщательно продуманной жестикуляции, – сказал Диккенс. – В подобающей обстановке.

– А под обстановкой вы п-п-подразумеваете сцену, – заметил Долби. – Да уж, что и говорить! Это будет нечто из ряда вон выходящее!

– Не просто сцену. – Диккенс чуть заметно кивнул, словно уже готовясь раскланиваться в ответ на аплодисменты. – А также темный зал. Искусно настроенные газовые осветительные приборы, выхватывающие из мрака прежде всего мое лицо и руки. И такое расположение зрительских мест, чтобы я мог свободно встретиться взглядом с каждым из сидящих в зале.

– Мы возьмем в турне своих собственных опытных осветителей, – вставил Долби. – Это одно из главных условий, выдвинутых Уиллсом в ходе переговоров.

Макриди ударил кулаком по столу и рассмеялся:

– Публика и не догадывается, что… э… э… газовые лампы… э… э… оказывают дурманящее действие. Ей-богу! Они сжигают в помещении… в театральном зале… кислород!

– Это точно, – согласился Диккенс, лукаво улыбаясь. – И мы воспользуемся данным обстоятельством в своих интересах, чтобы в процессе выступления погружать публику – смею надеяться, весьма многочисленную – в необходимое восприимчивое состояние.