Марьяна Романова - Старое кладбище

А тут какой-то невинный любитель самогона с совершенно естественной для малоразвитых людей боязнью мертвецов. Студент когда-то целую курсовую работу об отношениях живых и мертвых писал. Чем примитивнее культура, тем больше ее представители боятся, что закопанное в землю тело однажды вернется, облепленное комьями земли, с раздутым животом, в котором копошатся личинки, чтобы пожрать оставшихся, утянуть их в смрадное жерло смерти.

– Да не псих я, – поморщился сменщик. – Сам бы не поверил никогда… Увидишь еще. Они не каждую ночь. Да ты не бойся, они безобидные. Главное, не показывай, что знаешь. И тогда они тебя не тронут… А еще иногда приходит… эта…

– Кто? – скорее из вежливости, чем из любопытства поинтересовался студент, которого начал утомлять затянувшийся приступ чужого мракобесия.

– Не знаю, кто она, – понизил голос сменщик. – Но очень старая. И питается мертвыми. Ты ей не мешай. Я даже не знаю, живая ли она. Но ее боюсь больше, чем… этих…

Первая ночь на новом рабочем месте прошла спокойно – студент до рассвета пил чай с баранками, потом, уютно устроившись на кушетке, читал материалы к надвигающемуся зачету и наконец уже под утро безмятежно уснул. Также было и во второй раз, и в третий, и к концу недели он утвердился в мысли, что сделал отличный выбор и нашел работу своей мечты. Да еще и на девушек сообщение о его новой профессии производило ошеломляющий эффект. Они так трогательно таращили глаза, так испуганно хлопали ресницами, так пугались: «Морг?! И тебе не страшно? Совсем-совсем?!», что он почти чувствовал себя эпическим героем, спасающим принцесс от драконов.

Но в начале второй недели всё пошло не так. Студент, как обычно, приготовился отойти в объятия Морфея, немного помусолив перед сном томик Шопенгауэра, приготовил себе ложе на неудобной медицинской кушетке, установил ночник на прищепке, когда вдруг ему показалось, что он в помещении не один.

Нет, не было никаких посторонних звуков – просто не пойми откуда взялось ощущение чужого присутствия. Он немного посидел в полумраке, прислушиваясь. В висках стучало, как будто бы он дистанцию длинную пробежал.

– Шутки бессознательного, – наконец изрек он вслух, чтобы успокоиться от звука собственного голоса, что-то произносящего в надменной дидактической интонации. – Мое сознание всё это время оставалось спокойным, а в бессознательном все-таки осел страх. Да-да, именно тот атавистический страх, который заставляет маленьких детей бояться темноты. Напоминание о временах, когда ночь действительно таила смертельную опасность. Именно поэтому человечество до сих пор ассоциирует зло с «тьмою», а добро со «светом». И я, зная обо всем этом, тоже попался, как дитя. Но что же, я всего лишь человек, хорошо еще, что склонный к рефлексии.

Так приговаривая, он привел тело в горизонтальное положение, закрыл глаза и попробовал поймать сладкую обволакивающую волну подступающего сна. Но как назло, в голове прояснилось. Его тело почему-то сочло, что ему угрожает опасность, и привело себя в состоянии готовности спасаться – пульс участился, зрачки расширились, обострился слух.

– Черт знает что такое! – пробурчал студент, но все-таки поднялся, накинул на плечи спортивную куртку, включил туристический фонарик и вышел из каморки для санитаров, в которой он и проводил ночь. Решил обойти все помещения.

В коридоре горела единственная тусклая лампочка, болтающаяся на проводе и покачивающаяся от сквозняка, как висельник. Стараясь ступать неслышно, студент медленно пошел вперед. Почему-то ему было страшно, хотя объективных причин не существовало – грабителям в этом скорбном месте брать нечего, а в потустороннее он верил разве что как в игры неисследованных областей человеческого сознания. Он свято верил, что детальный анализ поможет справиться с любым душевным недугом, в том числе и теми, которые ставят человека на границу сумасшествия. Если не упустить то опасное плавающее состояние, если всегда держать руку на пульсе и въедливо анализировать все подступающие настроения, чувства, фантазии, видения и сны, то ничего страшного не произойдет.

Он крался по коридору, выставив вперед руку с фонариком, как будто бы это было оружие. Заглянул в лаборантскую – никого. Осветил все углы, даже потолок, как будто бы там могло притаиться чудовище. Пустота. Зашел в один холодильник – никого. Закрытые полки с номерами, рабочий стол.

Перед дверью второго холодильника остановился – ему почудилось, что внутри что-то упало. А чему там падать – каждый вечер все инструменты убирают, комната тщательно моется и дезинфицируется. Но был такой четкий звук – падение металлического предмета на кафель. Так скальпель падает или ножницы.

Студент нервно сглотнул, не зная, что делать дальше. Тревожной кнопки в морге, конечно, не было. Можно тихонько вернуться в кабинет и позвонить в милицию. С другой стороны, это немного обесценивает его как сотрудника – его же сторожем наняли, выходит, его прямая обязанность – разрулить непонятную ситуацию.

И студент решился. Глубоко вдохнув, ударом ноги распахнул дверь и зачем-то закричал, как в полицейском боевике: «На пол! Руки за голову!» – хоть в глубине души и понимал, что это звучит по-идиотски.

То, что он увидел, надолго лишило его и сна, и желания добровольно соприкасаться с местами, где бессознательное встречается с сознанием, смерть – с жизнью, а суеверия и мракобесие – со здравым смыслом.

На металлическом столе лежал труп – студент даже не понял, чье это было тело, он рассмотрел только светлые, слипшиеся от крови волосы, закрывавшие лицо, и свисающую со стола посиневшую руку.

На груди мертвеца, на корточках, спиной к двери сидел человек. Женщина. Сгорбленная фигура в темной одежде, как горгулья какая-то. На вошедшего она не обратила никакого внимания, продолжала заниматься своим делом. Растерявшийся студент обошел стол, чтобы рассмотреть, что происходит, и отшатнулся в отвращении. Живот трупа был вспорот сверху донизу. Женщина, старуха со сморщенным загорелым лицом, деловито копошилась в темных внутренностях мертвеца, перебирала их, как старьевщик разбирает найденные в помойке безделушки, решая, что еще может ему пригодиться, а что уже точно отслужило свой срок. На ее лице не было отвращения, время от времени она убирала со лба выбившиеся седые пряди – руками, перепачканными в бурой слизи. На ее лице текли потеки этой трупной жижи, движения были энергичные, словно птичьи. Вот она погрузила руку глубоко в расщелину, покопошилась и с мерзким причавкиванием выдернула из тела какой-то орган. Студент и не понял, что это было. Поднесла к лицу, рассмотрела, прищурившись, обнюхала, как будто мясо на рынке выбирала.