Нил Гейман - Осторожно, триггеры (сборник)

К теперешней отметке «двенадцать лет спустя» (шестимесячная карьера в военно-воздушных силах безвременно оборвалась из-за неких неопределенных проблем с лодыжкой) Скалли подошел старшим менеджером в фирме по производству окон с двойными стеклопакетами и разведенным владельцем дома (куда более скромного, чем он, по собственному мнению, заслуживал) и золотистого ретривера (в качестве единственного спутника жизни).

Нет, он спал с какой-то теткой из двойных стеклопакетов, но даже не надеялся, что она бросит ради него своего постоянного бойфренда – да и в общем-то считал, что так оно проще.

– Конечно, я иногда просыпаюсь и реву. После развода-то, – признался он мне. – А кто бы на моем месте не ревел?

У меня никак не выходило вообразить его в слезах, тем более что сказал он это с фирменной ухмылкой а-ля Скалли – от уха до уха.

Ну, я, конечно, рассказал о себе: до сих пор работаю моделью, помогаю приятелю в антикварном магазинчике, все больше рисую. Мне везло – людям нравились мои картины. Каждый год я устраивал небольшую выставку в «Маленькой галерее» в Челси, и хотя поначалу на них что-то покупали только мои же знакомые – фотографы, прежние подружки и тому подобный люд, – теперь мои работы уже начали коллекционировать! Мы со Скалли говорили о тех временах, которые помнил уже, наверное, только он – когда мы с ним и с Робом были не разлей вода: неразлучная, непобедимая троица. Мы болтали о подростковых сердечных драмах, о Кэролайн Минтон (ныне Кэролайн Кин, замужем за викарием), о том, как в первый раз просочились на фильм «детям до 18» – хотя что это был за фильм, так никто и не вспомнил.

А потом Скалли возьми да и ляпни:

– Мне тут Кассандра на днях написала…

– Кассандра?

– Ну, твоя прежняя подружка. Кассандра. Не помнишь, что ли?

– Нет…

– Которая из Рейгейта. Ты еще ее имя писал на всех тетрадках.

Я, должно быть, выглядел каким-то исключительно тупым или пьяным, а может, сонным, потому что он принялся терпеливо объяснять:

– Ты с ней познакомился, когда катался на лыжах. Ох, ради бога! Твоя первая баба . Ну, Кассандра же!

– А! – сказал я, вспоминая. – Кассандра!

Вспомнил я, надо сказать, действительно все.

– Ну да! – обрадовался Скалли. – Она мне написала коммент на Фейсбуке. У нее любительский театр где-то в Восточном Лондоне. Ты бы с ней сам поговорил.

– Да ну?

– Я подумал… ну, если читать между строк… она все еще к тебе неровно дышит. Она о тебе спрашивала.

Созерцая воды канала в свете раннего утра, я задумался, насколько он пьян и насколько пьян я. Я что-то сказал, не помню что, потом спросил, не помнит ли Скалли, случаем, где наш отель, потому что я-то забыл, Скалли ответил, что он тоже забыл и что помнить должен Роб, у которого все где-то записано, и что нам бы хорошо пойти и найти его, и спасти, если нужно, из когтей той шлюхи (впрочем, довольно симпатичной) с наручниками и набором для бритья. Что, в свою очередь, было бы куда проще, если бы мы помнили, как попасть туда, где мы его бросили. Обшаривая карманы в поисках хоть какой-то подсказки, где сейчас томится Роб, я обнаружил в заднем карточку с адресом отеля, так что мы туда и отправились. И последнее, что я сделал, оставляя в прошлом гостеприимную набережную и весь этот странный вечер вместе с ней, – это стянул с головы чесучий парик а-ля Старски и Хатч и швырнул его в воду.

Тонуть, зараза, отказался.

– Между прочим, он был под залог, – кротко заметил Скалли. – Не хотел носить, дал бы мне, я бы его сдал… А ты бы написал Кассандре, – добавил он в заключение.

Я потряс головой. Интересно, с кем он вообще там разговаривал, в Сети, учитывая, что это определенно не могла быть Кассандра?

С Кассандрой, видите ли, есть одна закавыка. Я ее выдумал.

Мне было пятнадцать, почти шестнадцать. Я был ужасно неуклюжий. Только что пережив подростковый скачок роста, я вдруг оказался выше большинства друзей – и в полном осознании собственной невыносимой дылдовости. Мама владела небольшой конюшней для проката лошадей, я ей, естественно, помогал, но девушки – уверенные в себе, рассудительные и, как правило, верховые – меня до крайности пугали. Дома я кропал плохие стихи и рисовал акварельки (по большей части пони в пейзаже); а в школе (в которой были только мальчики) играл в крикет (довольно хорошо), немного кривлялся в театре, но в основном тусовался с друзьями и крутил пластинки. Тогда как раз появились компакт-диски, но плееры для них были редки и дороги, зато почти каждый из нас унаследовал от родителей или старших братьев-сестер пластиночный проигрыватель с колонками. Когда мы не трепались о музыке и о спорте, мы трепались о девушках.

Скалли был старше меня, Роб тоже. Им, в общем, нравилось, что я с ними тусуюсь, но и подразнить меня они тоже любили. Относились они оба ко мне как к ребенку, но ребенком я давно уже не был. У них обоих с девушками уже все случилось. Вернее, нет, не так: у них уже с девушкой все случилось – с одной и той же, по имени Кэролайн Минтон, щедро расточавшей свои милости и всегда готовой расточить еще немножко, особенно если у претендента имелся мопед.

У меня мопеда не имелось. Я был слишком мал для него, и мама не могла нам позволить такую роскошь. Папа наш умер очень давно, от случайной передозировки анестетика, когда лег в больницу на мелкую операцию – какой-то, прости господи, абсцесс на пальце ноги. С тех пор я не люблю больницы. Кэролайн Минтон я встречал на всяких там вечеринках, но она приводила меня в такой ужас, что даже будь у меня мопед, я бы не решился в первый раз в жизни отправиться в постель именно с ней…

Скалли с Робом могли похвастаться даже подружками. Та, что гуляла со Скалли, была выше его ростом, имела огромные груди и интересовалась футболом. Это означало, что Скалли усердно имитировал интерес к этой игре и даже болел за «Кристал Пэлэс». Девушка Роба считала, что у них непременно должны быть общие вкусы, так что Роб забил слушать электропоп середины восьмидесятых (который нравился нам всем) и взялся за хиппи-бэнды той дремучей эпохи, когда никто из нас еще и на свет не родился. Это было плохо. Зато он попутно сумел попастись в поистине крутой коллекции старого ТВ на видео-кассетах, принадлежавшей ее папаше, – а вот это уже хорошо.

У меня же девушки не было.

Даже мама уже начала потихоньку прохаживаться на этот счет.

Должна же она была откуда-то взяться, эта Кассандра, хотя бы имя – да хоть сама идея! Но нет, этого память не сохранила. Помню только, как начал писать ее имя на всех своих тетрадях. И после этого специально, демонстративно молчать.

– Кто такая Кассандра? – спросил Скалли в автобусе в школу.

– Никто, – сказал я.

– Ну, должна же она кем-то быть. Ты написал ее имя на тетради по математике.