Нил Гейман - Осторожно, триггеры (сборник)

Утки нервно переглянулись.

– Ну, я даже не знаю… – опасливо пробормотала одна. И другие сразу закрякали – «не знаю, не знаю…».

Но тут один старичок-селезень, которого я раньше вроде как и не знал, приосанился, расправил крыло и разразился речью:

– Вы кормили нас свежим хлебом и поили нас прекрасным вином. И надо быть неблагодарным грубияном, чтобы отказать вам в такой малости после всего, что вы для нас сделали! Что предпочитаете? Кункен? Баккара?

– Как насчет покера? – спросил папаша и сделал морду кирпичом, как оно и положено в покере. И утки сказали:

– Да!

Папаша на радостях чуть из штанов не выпрыгнул. Ему даже не пришлось предлагать все-таки поставить по маленькой, чтобы игра пошла повеселее, – тот старикан сам все предложил.

И вы уж мне поверьте на слово: в сдаче из-под колоды я кое-что смыслю. Я годами любовался, как папаша по вечерам сидит за столом и тренируется, пока пальцы не начнет сводить. Но этот старый селезень разделал моего папашу, как бог черепаху. Он тоже умел сдавать из-под колоды. И из середины. И откуда ему только вздумается. Он знал не глядя, где в этой чертовой колоде какая карта, и мог подсунуть ее куда захочет одним движением пера.

Короче, папашу ободрали как липку. Он проиграл все: бумажник, часы, ботинки, табакерку и всю приличную одежду, что на нем была. Если бы уткам хоть на что-то сдался мальчишка, папаша и меня бы проиграл – да, по правде сказать, в тот апрельский день он и так меня проиграл, только не уткам.

До трактира ему пришлось тащиться в одних трусах и носках. Утки сказали, что носков они не любят. Чудаки, что с них взять!

– Ну, хоть носки тебе оставили, – сказал я. – И на том спасибо.

Тут до папаши дошло, слава те господи, что уткам доверять нельзя.

В мае мне пришла анонимная открытка на День Матери. Я удивилась. Доведись мне родить ребенка в этой жизни, я бы заметила, не?

В июне на зеркале в ванной обнаружилась прилепленная скотчем записка: «Регулярное обслуживание будет возобновлено в кратчайшие возможные сроки», – и несколько мелких медных монеток, таких потертых, что не разобрать ни номинал, ни место выпуска.

За июль пришло целых три открытки, по одной в неделю. На каждой стоял штамп страны Оз, а отправитель, кто бы он ни был, сообщал, что прекрасно проводит время и в Изумрудном городе все спокойно, вот только, пожалуйста, пожалуйста, напомните Дорин, чтобы сменила замок на задней двери и не забыла снять с плиты молоко. Я не знаю никого по имени Дорин!

В августе мне подбросили под дверь коробку шоколадок. Стикер на крышке сообщал, что это улика по важному уголовному делу и чтобы я ни в коем случае не ела эти шоколадки, пока с них не снимут отпечатки пальцев. На жаре шоколад расплавился и слипся в один бурый комок, так что я просто взяла и выбросила всю коробку.

В сентябре пришла посылка: первый выпуск комиксов про Супермена, первая страница шекспировских пьес и выпущенный без выходных данных роман Джейн Остин «Смелость и слабоумие» – никогда о таком не слышала, но вряд ли там было что-то интересное. Я сложила всю эту скукоту в гостевой спальне, откуда она благополучно исчезла – через неделю я пошла искать, что бы такого почитать в ванне, и ничего не нашла.

В октябре обнаружилась еще одна записка, приклеенная скотчем, – на сей раз на стенке аквариума: «Регулярное обслуживание будет возобновлено в кратчайшие возможные сроки. Честное слово». Я осмотрела аквариум. Двух золотых рыбок подменили двумя точно такими же.

В ноябре я получила письмо с требованием выкупа. Неизвестные объясняли, что в точности я должна делать, если хочу когда-нибудь увидеть моего дядюшку Теобальда живым. Никакого дядюшки Теобальда у меня нету, но на всякий случай я все равно носила в петлице розовую гвоздику и питалась одними салатиками до конца месяца.

В декабре пришла рождественская открытка со штампом «СЕВЕРНЫЙ ПОЛЮС» и сообщением, что из-за канцелярской ошибки мое имя в этом году не попало ни в белый список послушных детей, ни в черный список тех, которые плохо себя вели. Ниже стояла подпись, начинавшаяся с буквы «С». Возможно, «Санта»… но больше похоже на что-то вроде «Стив».

В январе я проснулась утром и обнаружила, что кто-то написал ярко-красной краской на потолке моей крошечной кухоньки: «СПЕРВА НАДЕНЬТЕ КИСЛОРОДНУЮ МАСКУ НА СЕБЯ И ТОЛЬКО ПОТОМ – НА РЕБЕНКА». Надпись была свежая: краска все еще капала на пол.

В феврале ко мне подошел на автобусной остановке какой-то человек. В сумке у него лежала статуэтка в виде черного сокола. «За ней охотится Толстяк», – сказал он и попросил меня взять и сберечь ее, но потом увидел кого-то у меня за спиной и убежал, так и не отдав сумку.

В марте в почтовый ящик бросили три рекламки. Первая сообщала, что я, по всей вероятности, выиграла миллион долларов, вторая – что я, надо полагать, уже избрана в число членов Французской академии, а третья – что меня, скорее всего, уже возвели на престол Священной Римской империи.

В апреле я нашла на тумбочке у кровати записку с извинениями за перебои в обслуживании и заверениями в том, что все изъяны мироздания устранены раз и навсегда: «ПРИМИТЕ НАШИ ИЗВИНЕНИЯ ЗА ДОСТАВЛЕННЫЕ НЕУДОБСТВА».

В мае пришла еще одна открытка на День Матери. Правда, на сей раз подписанная, вот только подпись разобрать не удалось. Она начиналась с «С» – но определенно это был не «Стив».

Мои родители вечно «расходятся во мнениях». Так они это называют. Хуже того, они спорят! Громко. Постоянно. Обо всем. Представить себе не могу, как они ухитрились пожениться, а потом еще и сделать меня с сестренкой, – это ж надо было перестать друг с другом собачиться хоть на полчасика!

Мама – сторонница распределения благ по справедливости: коммунисты ее раздражают, потому что никак не могут довести дело до конца. Папа держит на столике у кровати фотографию королевы в рамочке и раз за разом голосует за консерваторов. Мама хотела назвать меня Сьюзен. Папа – Генриеттой, в честь своей тети. На этом они сшиблись лбами бесповоротно: ни один так и не уступил ни пяди. Сьюзеттой меня называют только в школе – ну и вообще там, где мамы с папой нет. А сестру мою зовут Элисмаймой – думаю, вы уже поняли почему.

Одним словом, нет на свете ничего, в чем они бы друг с другом согласились. Даже о температуре в доме спорят: папе всегда слишком жарко, маме – слишком холодно. Стоит кому-то одному выйти из комнаты, другой тут же включает обогреватель и закрывает окно – ну, или наоборот, зависит от того, кто из них остался. Так что мы с сестрой круглый год не вылезаем из простуд.

Даже о том, когда лучше ездить в отпуск, они так за всю жизнь и не договорились. Вот и на этот раз папа сказал: «Определенно, в августе!» – а мама ответила: «В июле, и это не обсуждается!» Тут же стало понятно, что отдыхать мы поедем в июне, когда это будет неудобно никому.