Array Коллектив авторов - Легенды о призраках (сборник)

Следующим утром солнце светит в окно так ярко, что я едва могу открыть глаза.

Я поворачиваю голову и смотрю на часы у кровати: 12:00. Прикрываю глаза ладонью и выглядываю во двор, туда, где ночью упал вяз. Электрики уже на месте – восстанавливают линию электропередачи.

Я чувствую себя разбитым, полностью вымотанным, как будто вообще не спал. В голове стальной иголкой застрял визит Джеймса. Но что он хотел мне сказать?

Просто сон, думаю я. Затем понимаю: у меня в кулаке что-то есть. Разжимаю его и вижу пуговицу.

Джеймс мертв. Я убеждаюсь в этом, позвонив ему домой. Его жена, Бет, говорит, что он умер ночью во время грозы.

– Прими мои соболезнования, – говорю я.

– Арч, Джеймс рассказал мне правду. О том, что вы тогда были пьяны.

– Бет…

– Я его возненавидела. Хотела, чтобы он отправился в тюрьму. А на следующий день мне только и нужно было, чтобы он всегда был рядом. Туда-сюда. Каждый день. Много времени прошло, прежде чем я его простила. И еще больше, прежде чем он сам себя простил.

– Он не был виноват, Бет. Виноват был я один.

– Такое никто не вынесет в одиночку.

– Ты когда-нибудь задумывалась, кто это решает? – спрашиваю я.

– Что решает?

– Кому из детей жить, а кому умереть. Какой автобус должен остановиться поперек рельсов. Я столько раз напивался во время смены. И ничего не случалось.

– Арч…

– Как думаешь, о скольких детских смертях я слышал до аварии? О сотнях, наверное. Стоит только включить вечерние новости – и пожалуйста, только смотри. И знаешь что? Это все проходило мимо меня. Эти смерти как бы ничего не значили. Их будто не было. Но все изменилось. Все меняется, когда ты машинист поезда, который врезается в автобус с детьми. После этого они уже не просто дети. Они твои дети.

Днем позже я принимаюсь за коробку Джеймса. Самого Джеймса я делаю из бельевой прищепки и обрезков тонкой проволоки. Для головы приспосабливаю пуговицу, оставшуюся у меня с той, произошедшей во сне, ночной встречи с ним.

Много времени уходит на маленький поезд, едущий по рельсам из палочек от леденцов. Я помещаю Джеймса в кабину поезда, и мне странно, что меня рядом с ним нет. Небо раскрашиваю серым, вдоль железнодорожного полотна расставляю деревья: соцветия растущего неподалеку от моего дома кустарника, напоминающие ершики для чистки бутылок. Изготавливаю автобус из старой коробки из-под овсяных хлопьев и ставлю его поперек путей, прямо перед поездом.

День аварии, только в коробке. Я ощущаю себя богом – богом, бессильным изменить прошлое.

Спустя несколько дней я слышу гудок. Выхожу на задний двор и смотрю на деревья, как будто это они виноваты в том, что я услышал этот звук. Я знаю, что где-то за этими деревьями находится железная дорога, где случилось несчастье, но ведь она в нескольких милях отсюда – на таком расстоянии поезда не слышно.

Но я не могу притвориться, что ничего не слышал. Я иду внутрь, в свое святилище, сажусь перед диорамами и жду, когда ко мне придет спокойствие – то спокойствие, благодаря которому я верю, что все на самом деле хорошо и дети в коробках не мертвы.

Но и здесь я слышу гудок. И он звучит громче, настойчивее, как будто требует, чтобы я сделал что-то. Но что?

Я закрываю глаза и пытаюсь вернуться в ту ночь, когда мне снился Джеймс.

Чего он хотел? Что он хотел сказать?

«Отпусти их, Арч».

– Но они меня не отпустят, – говорю я.

Затем другой голос. Голос из сна. Детский голос: «Мертвые не преследуют живых».

– Преследуют, – говорю я. – Они преследуют меня.

Поезд гудит еще громче.

Помню, в день аварии я смотрел, как ветки деревьев царапают небо. Они были похожи на когтистые руки: земля, обдирающая небесную синеву.

Вот на что я смотрел, когда товарный поезд в сотню вагонов, который я тащил, начал, словно змея, вползать в слепой поворот, и я увидел школьный автобус, застрявший на переезде. Только что я был пьян и находился в полном согласии с этим миром, и вот я трезв как стеклышко и охвачен таким ужасом, что едва могу двигаться – мышцы под кожей будто внезапно покрылись льдом.

Подумал ли я о том, чтобы дать гудок? Не помню. Помню только, что отчаянно пытался остановить поезд. И еще помню, была холодная-холодная мысль о том, что я не успею сделать этого вовремя, не успею избежать столкновения.

О том, чтобы спрыгнуть с локомотива, я и не думал. Гордиться тут нечем, но я остался на своем месте.

Когда я задействовал тормоза, поезд уже нависал над автобусом.

Последовал оглушительный удар, затем звук рвущегося металла, вынимающий душу визг стали, а затем единственный крик, сразу же стихший, погасший, как задутая спичка. Поезд продолжал движение. Едва вздрагивая, локомотив разрезал автобус пополам. Две части длинной машины отбросило от путей, словно камни, которые кто-то столкнул с обрыва.

Когда все было кончено, я понял, чего я не сделал. Я не дал гудок.

И кто-то сейчас делает это за меня.

Тем же вечером я еду в своем пикапе к железной дороге, в Бакс-Крик, где все и произошло. На заднем сиденье лежит пакет с мукой.

Когда я туда приезжаю, там уже стоит другой автомобиль, с открытым верхом, полный подростков. Они остановились на путях, насыпали на бампер изрядное количество муки и теперь ждут. Время от времени они незаметно бросают назад пустые банки и пугают друг друга, говоря, что только что слышали какой-то звук. На меня они не обращают внимания.

Я тоже жду. Проходит час, и сумерки набрасывают на небо вуаль – редкую, темную, отливающую серебром. Чуть позже на ней проявляются эскизы звезд, пока еще настолько тусклые, что их едва видно. Отмечая время, в лесу ухает сова. Подходит минута. Последние пятна света убегают, спугнутые тенями, и в сумраке я вижу их: шесть фигур, окутанные призрачными отблесками, поднимаются из земли – медленно, настолько медленно, что кажется, их движения синхронизированы с опускающимся за горизонт солнцем.

Становится совсем темно, и я узнаю каждого из них; они стоят так, как я расставил их у себя в комнате: Майкл, Адриана, Филип, Саманта и Сьюзи. Однако Филип не похож на того энергичного спортсмена, который бежит по спортзалу в обувной коробке. У Майкла, Адрианы, Адама и Саманты усталый вид.

Дети подходят к стоящей на рельсах машине, их пальцы едва касаются бампера. Они не толкают ее, не прикладывают никаких усилий, но автомобиль – скорее всего, он на нейтральной передаче – легко скатывается с путей. Сидящие внутри подростки громко смеются. Кто-то фыркает и обрызгивает остальных пивом. Одна девушка восклицает: «Господи, боже мой! Не может быть». Крупный парень с длинными прямыми волосами выпрыгивает из машины с банкой пива в руке и бежит к заднему бамперу. «Ничего себе! Ребята, вы только гляньте!» Они высыпают из машины и смотрят на отпечатки пальцев убитых мною детей. Они не видят самих детей, которые стоят на путях и будто не знают, что им делать дальше.